– Слушай-ка! – осенило Ждану. – У меня в повозке ведь есть это снадобье, целый горшок! Только не совсем ещё настоялось, но, быть может, уже хоть как-то действует. Я его для сына брала, захворал он у меня в дороге… Глотошной.
– Хм, – оживилась Млада, поднимаясь на ноги. – Не слышала, чтоб эта трава росла в Воронецком княжестве… Ну что ж, это лучше, чем ничего. Пойдём тогда, что ли?
– Я Цветанку не брошу, – упёрлась Ждана, моргая от подступающих к глазам колких слёз. – Либо возьмём её с собой, либо…
Что «либо», она так и не смогла придумать и растерянно смолкла. Млада проговорила мягко:
– Да пойми ты, ей в Белые горы нельзя. Никак. Если она пересечёт границу, я буду обязана её убить. А ежели я не убью – найдутся другие, кто это сделает.
Холодные яхонты её глаз в свете лесного солнца стали тёплыми незабудками, и к сердцу Жданы вдруг подступил сгусток светлой печали – как воспоминание о жёлтом одуванчике посреди ледяной зимы… А женщина-кошка, словно уловив её чувства, сказала:
– О минувшем не тужи. Что было, то прошло, быльём поросло… Всё сложилось так, как суждено было. Я не одна теперь, мне есть кого своею горлинкой назвать: в Белых горах меня ждёт невеста.
От этих слов лёгкая грусть опустилась в ладони Жданы осенним листом. И вместе с тем застарелая, многолетняя опухоль вины и боли, вросшая в душу своими тёмными жилами, начала таять.
Из задумчивости Ждану вывел стон Цветанки.
– Мне нужно… – еле шевеля бескровными губами, пробормотала девушка. – В Белые горы. Смерть как нужно… Подруга у меня там… Дарёнка… Разлучились мы в Зимграде, когда напали на нас. Мне Серебрица сказала, что её кошка в горы утащила. Она с этой кошкой дралась, да та сильнее оказалась. Виновата я перед Дарёнкой… Прощения хочу попросить. Не знаю, захочет ли она ко мне вернуться… Думается мне, что вряд ли. Но пусть хотя бы от вины меня освободит, не смогу я с таким грузом остаться…
Это имя – Дарёнка – развернулось под Жданой глубоким озером, в которое она мгновенно провалилась, зависнув в толще воды. Когда-то её руки, на которых сейчас покоилась голова Цветанки, сами увязывали в узелок немного еды для старшей дочери, не по своей воле отправлявшейся в скитания. Проводив Дарёну в изгнание, она простилась с ней навсегда: слишком слаба была надежда на то, что девушка выживет совсем одна, далеко от родного дома. Ждана не чаяла когда-нибудь услышать хотя бы имя дочери, и вот – оно слетело с пересохших бледных губ переодетой в мужское платье воровки-оборотня.
А Млада сказала:
– Эта кошка – я. На запад Дарёне дороги больше нет, её дом теперь в Белых горах. В чём бы ты ни провинилась перед ней, обиды она на тебя не держит, за свои слова я ручаюсь. Печалится о тебе, гадает, жива ты или мертва… Но вот что я тебе скажу: лучше ей считать тебя мёртвой, потому что участь твоя незавидна. Вижу, ты совсем недавно стала Марушиным псом, и человеческого в тебе ещё много. Но пройдёт некоторое время, и ты изменишься. Маруша тебя изменит. Она вытеснит из твоей души всё светлое, а с тем, чем ты станешь, Дарёне лучше не встречаться. Это будешь уже не ты.
Это прозвучало уже не сурово, скорее спокойно и мягко, но печально. Не вытерпев, Ждана задала вопрос, который жёг её калёным железом:
– Млада!… Не о моей ли дочери ты говоришь?!
Глаза женщины-кошки отозвались тёплыми лучиками утвердительной улыбки в своих уголках.
– О ней. Она сейчас у княгини Лесияры, с нею всё благополучно.
Эта светлая новость согрела сердце Жданы, вытопив из него, окаменевшего от боли и невзгод, слёзы. Придавленная непомерно огромной радостью, она бессловесно улыбалась, позволяя солёным каплям катиться по щекам непрерывным потоком. Тяжесть тем временем исчезла с её колен: Цветанку всё сказанное Младой подняло на ноги. Стояла она шатко, с высветленными бессильным негодованием глазами, а её клыки виднелись из-под нервно подрагивавшей губы.
– Ну уж нет… Брешешь ты всё, – прошипела она с болью в осипшем голосе. – Не верю тебе! Я знаю, кто я… И собою останусь! И Дарёнку увидеть ты мне не запретишь…
– В Белые горы тебя просто не пропустят, дурашка, – беззлобно, терпеливо повторила Млада. – Пограничная дружина не дремлет. Бессмысленно даже пытаться туда сунуться, если только не хочешь расстаться с жизнью.
– А зачем она мне, такая жизнь-то? – Цветанка скрипуче застонала, на её шее набухли от натуги все жилы, и из горла вырвался сдавленный, страдальческий вой.
Этот вой напугал лошадь, да так, что она ускакала в чащу, задрав хвост и дико вращая глазами. Млада едва сумела поймать, успокоить и привести животное обратно. Сквозь густой и хмельной покров счастья, окутавший Ждану от вестей о дочери, пробралась ледяная когтистая лапа тревоги и боли. Ведь Марушина тень была брошена и на её сына. «Проклятая Северга… Неужели эта васильковоглазая бесшабашная воровка со временем превратится в такую же бессердечную тварь?» – подумалось ей. Как бы то ни было, пока Маруша ещё не успела исказить и искалечить суть девушки, и она, по мнению Жданы, была достойна человеческого отношения.
– Млада, ну, давай возьмём её с собой, – вступилась княгиня Воронецкая за Цветанку. – Ведь можно же хотя бы для неё сделать исключение? Если хочешь, ответ за это держать буду я, а ты – как бы ни при чём.
Млада горько качнула головой.
– Нет, государыня, ни при чём я быть не смогу. Под вторую провинность я подставляться не желаю… Не ради себя – ради невесты, которая меня ждёт. Хватило с меня и того раза – после твоего похищения с водопада. Да, ты кое-чего не знаешь, но не будем сейчас об этом. На нарушение своего служебного долга я не пойду, даже не проси. А состоит он в том, что я обязана убить любого Марушиного пса при его попытке пересечь границу. Тебя как княжескую особу, если ты имеешь какое-либо дело к Лесияре, я обязана сопроводить, что я и сделаю. Возможно, тебя задержат на заставе и допросят. А эту девчонку, – Млада кивнула в сторону Цветанки, затравленным волчонком смотревшую на них, – на месте, безо всякого суда и следствия и с чистой совестью уничтожит кто-нибудь из пограничного отряда Радимиры, если этого не сделаю я. И это случится прежде, чем ты успеешь открыть рот и объяснить, почему для неё должно быть сделано исключение.
– Возьми меня в плен, – раздался усталый хриплый голос Цветанки. – Пленного не убьют сразу. Мне только Дарёнку увидеть, а там – пускай делают что хотят, мне уже всё равно, что со мною станет. Если то, что ты говоришь, правда, и я превращусь в чудовище… Может, мне и в самом деле лучше умереть сейчас.
– Ты говоришь искренне, – задумчиво промолвила Млада. – Я бы выполнила твою просьбу, вот только в чём твоя ценность как пленницы? Какие сведения ты можешь сообщить? Ты знаешь что-нибудь о том, что затевают Марушины псы? И затевают ли вообще?
– Ни про какие затеи я ничего не знаю, – сокрушённо вздохнула Цветанка. – Я ж совсем недавно оборотнем стала… Из своих знакома только с Серебрицей. А она – одиночка, изгой.
– Ну, вот видишь… – развела руками Млада. – Много ли проку мне брать тебя в плен? Хоть и жаль мне тебя, но устроить тебе встречу с Дарёнкой я не смогу, уж прости. Лучше ей не видеть, что с тобой стало.