Голос её стал низким, чувственно-бархатным – змейкой обвивался, урчал и ластился, соблазнял и околдовывал. Она принялась чмокать всё лицо девушки кругом – быстро, ненасытно, напористо.
– Ох, Лелюшка... погоди! – Хорошка пыталась отвернуться, уклониться от жадных губ. – Опять меня матушка за курицу ругать станет... Я ведь всем говорю, что сама ем. Надо мной уж насмехаются, дразнят, обжорой обзывают... А ежели выследят меня, узнают, куда я ночью хожу? Батюшка меня прибьёт! И тебе может достаться...
– А яснень-трава у твоего батюшки есть? – настороженно прищурившись, спросила Лелюшка.
– Нету, – пробормотала ночная гостья.
– Ну и ладненько, ничего он тогда мне не сделает, бояться нечего, – ловя ртом её губки, проворковала Лелюшка. – Я никому не дам тебя и пальцем тронуть, моя ты золотая! Ты ж моя куколка, ты ж моя красавица! Скажи: любишь меня, пташка моя сладкая?
Девушка уже млела и таяла под поцелуями, уже не отворачивалась, трепеща длинными ресницами и запрокидывая голову, и сладострастный рот девицы-оборотня присосался к её лебединой шейке.
– Ты сама знаешь, Лелюшка...
– Нет, скажи! Хочу слышать, как твои уста дивные лепечут это! – дохнула ей в губы рыжая сластолюбица.
– Ох, люблю... Из ума я, должно быть, выжила! – И девушка обвила руками шею Лелюшки, уронив узелок.
Та подхватила её в объятия и понесла в соседние кусты – рядом с теми, в которых пряталась Невзора. Возня, шуршание листвы, обрывки нежных слов, влажные, сладострастные чмоки... Хорошка пискнула, а Лелюшка засмеялась. Из кустов вылетела скомканная сорочка. Снова писк, гортанный смешок.
– Ой, Лелюшка, постой, колко мне! Сорочку бы подостлать...
– Ах, какая попка у нас нежная, к перине привыкшая! Ладно, золотко, погоди.
Из кустов высунулась когтистая рука и втянула назад девичью рубашку. Вскоре начались такие развесёлые и недвусмысленные охи-вздохи, что у Невзоры запылали малиновым огнём уши. Она сидела уже в человеческом облике, с красными щеками, зажав себе рот и вытаращив глаза.
– Ай... ай... ай, – стонала и повизгивала девушка.
Лелюшка только порыкивала. После окончательного «аааааай!», протяжно взвившегося к ночному небу, всё стихло ненадолго, а потом опять начались поцелуи. Затем Лелюшка в зверином облике катала голую девушку на себе верхом вокруг кустов, а та, обхватив длинными стройными ногами мохнатые бока огромной волчицы, руками держалась за её густую шерсть на загривке. А между тем забытый узелок с курицей лежал и соблазнительно пахнул, и у Невзоры из живота донеслось урчание, прозвучавшее в ночной тиши просто оглушительно.
– Ах! – вскрикнула Хорошка испуганно. – Там кто-то есть!
Она колобком скатилась с волчицы и спряталась за ней. Лелюшка перекинулась, заключила возлюбленную в объятия и принялась успокаивать.
– Да нет там никого, моя пташечка. Тебе послышалось.
– Нет, есть! – упорствовала девушка. – Я боюсь!
– Ладно, сейчас посмотрим. – И Лелюшка, решительно и недобро сжав рот, потянулась за узелком с курицей.
Её просунувшаяся в кусты рука отвесила Невзоре подзатыльник, а готовый вырваться возмущённый возглас заткнула куриным окорочком.
– Никого нет, моя горлинка, – сказала Лелюшка, вернувшись к девушке и снова принимаясь за ласки и поцелуи.
– Лелюшка, но я ясно слышала... «Буррр!» – что-то этакое!
– Это, видать, птица буркотелка, – сказала девица-оборотень, нежно и осторожно, чтоб не поранить, кусая её за ушко.
– Это что ж за пташка такая? Никогда не слыхала...
– Вот теперь и услыхала. Птичка-невеличка, порхает по кустам, но не щебечет, а бурчит!
У Невзоры, красной до корней волос, охваченной смесью негодования, смущения и странного чувственного жара, вырвался смешливый хрюк. Она тут же зажала себе рот, но слишком поздно: девушка опять услышала.
– А это какая-то другая пташка!
– Да, это птица-хрюндель, – ответила Лелюшка, бросая свирепые взгляды в сторону кустов и исподтишка грозя им кулаком. – И коли она не перестанет пугать мою горлинку, то получит в рыло!
Невзоре хотелось утечь сквозь землю, но вместе с тем что-то держало её здесь – какое-то жгучее, постыдное, но такое цепкое и липкое любопытство. Успокоенная объяснениями о чудо-юдо-птицах, Хорошка тем временем доверчиво и игриво прильнула к Лелюшке.
– А покатай меня ещё... Твоя шёрстка так щекочет между ног приятно!..
Ноздри девицы-оборотня чувственно дрогнули, глаза замерцали угольками.
– А давай-ка лучше я тебя там пощекочу, моя красавица, – осипшим от страсти голосом сказала она. – Ты моя сладкая, ты моя оладушка медовая!
Подхватив хохочущую и дрыгающую ногами Хорошку на руки, Лелюшка снова нырнула с нею в кусты, и всё началось сызнова. Невзора заткнула себе рот окорочком, а уши зажала ладонями, но ахи и крики ничем нельзя было заглушить. Трудилась Лелюшка над своей зазнобой вдохновенно, добросовестно, со знанием дела, доставляя ей, по-видимому (или, скорее, слышимому) несравненное наслаждение. Не боялась её звериного облика хорошенькая селянка, визжала под ней с безоглядным удовольствием. Наконец Невзора выползла из кустов на четвереньках, уковыляла на подкашивающихся ногах подальше, прислонилась спиной к древесному стволу и соскользнула на корточки. Переводя дух, она сама не заметила, как от куриного окорочка – «нечестной» добычи – остались одни косточки.
– Тьфу ты, съела всё-таки, – выругала она себя.
Скоро перед ней выросла из мрака фигура Лелюшки. Шагала девичья совратительница мягко – так и плыла, покачивая бёдрами, вся окутанная бесстыжей чувственностью, пахнущая похотью, со вспухшими зацелованными губами. Последние она ещё и облизнула хищно языком, точно съела вкусненькое: в каких лакомых местечках тот только что напропалую гулял и баловался – только представить себе!.. Уж наверняка нырял не только в девичий ротик... Подбоченившись, Лелюшка смерила охотницу насмешливым взором.
– Ну что, птица-хрюндель, дохрюкалась? Сказано ж тебе было – сидеть в кустах тихонечко!
– Ну, вырвалось! Ты сама виновата, – сердито огрызнулась Невзора. – Какого лешего тебе понадобилось меня смешить? «Птица буркотелка»! Ты б ещё пташку-пердушку выдумала...
Лелюшка посмотрела на неё внимательно, всё с теми же язвительными искорками в наглых глазах.
– Пришлось бы выдумать, коли б у тебя с другого конца вырвалось, – сказала она.
Тут хрюкнули обе. Невзора провела ладонью по лицу, застонала.
– Ну ты, Лелюшка, и... Даже не знаю, как и назвать-то тебя! Кобелём не назовёшь, потому как пола ты противоположного, но суть твоя похотливая ещё и не такого словца достойна...
– А хоть горшком зови, только в печь не ставь, – усмехнулась рыжая любительница сладострастных утех. – Уж что-что, а заставлять девок визжать я умею и через то всегда сыта, даже не охотясь. Отрицать не стану: люблю я девок... И они – меня. Пока всех прелестниц в деревне не переберу, не успокаиваюсь. А как всех на себе верхом перекатаю – за следующее село принимаюсь.
– И что, все смелые такие – с оборотнем баловаться? – криво усмехнулась Невзора.
– А чего им бояться? – цинично прищурилась Лелюшка. – От меня ж не забеременеешь – последствий никаких. Одна только взаимная выгода от этого происходит: и им услада, и мне кормёжка!.. Ладно, пойду я, а то моя зазноба там озябнет без моих горячих объятий! Не налюбилась я ещё... – И Лелюшка, плотоядно облизнувшись, гибко и чувственно повела плечом, двинула бедром.
Снова лёгкие шаги, шуршание листвы – и Невзора молниеносно скрылась за толстым стволом.
– С кем ты тут разговариваешь? – раздвигая руками кусты, спросила Хорошка. – И зачем меня покинула?
– А ни с кем, моя звёздочка ясная, – раскрывая ей объятия, разулыбалась Лелюшка. – И вовсе не покидала я тебя, что ты! Только отлучилась ненадолго – дух перевести. Ну, иди ко мне, моя сладенькая, обними меня и поцелуй!
Руки девушки обвились вокруг её шеи, а обнажённые ноги обхватили бёдра девицы-оборотня: возлюбленная запрыгнула на неё, прильнув всем телом и изнывая от желания. Их губы тотчас неистово соединились в поцелуе, и Лелюшка, поддерживая девушку на себе под ягодицы, прислонила её спиной к дереву, за которым пряталась Невзора.