– Они могут траву у тётки и силой взять, – задумчиво проговорил Ёрш.
– Не посмеют, – заверила его Невзора. – Они её боятся. Она ведь ведунья. Отплатить за обиду может так, что мало не покажется.
– Всяко может статься, – рассудил вожак, поднимаясь на ноги. – Надо быть настороже.
Решено было с ответным ударом не тянуть долго. Ночь уже кончалась, и набег отложили до следующей. Борзута вернулся мрачный, пылающий яростью и гневом; остановившись перед Невзорой, он проговорил:
– Её муж – мой.
– Бери, мне не жалко, – ответила та.
Он кивнул и отошёл во тьму.
Рассвет занимался тяжкий, кровавый. Багровым пятном солнце проглянуло в щель между плотными тучами, озарив землю длинными косыми лучами, а потом и вовсе скрылось. Сумрачный выдался день, и Невзора выбралась на поверхность. Серый свет покалывал глаза, но всё ж далеко не так сильно, как солнечный. Это было терпимо.
– Что, тоже не спится?
Рядом показался Борзута. Он за остаток этой ночи как-то разом повзрослел, посуровел. Серым отблеском стали отражалось небо в его глазах.
– Размиру похоронить надобно, – сказал он.
Не говоря ни слова, они двинулись в путь. Молчал снежный лес, они тоже хранили морозное, гулкое молчание.
В сарае нашлись мотыга и лопата, но мёрзлую землю долбить было трудно. Они расчистили снег и развели костёр, чтоб прогреть слой почвы. Костёр сдвинули в сторону, подолбили немного оттаявшую землю и вернули огонь на место, чтоб отогреть следующий слой. Так, слой за слоем, они вырыли яму глубиной в два локтя (чуть более метра – прим. авт).
– Ежели глубже копать, весь день провозимся, – сказал Борзута.
Тело поднимали осторожно, обмотав руки тряпицами, чтобы не коснуться тех мест, на которые попал отвар. Его запах уже почти выветрился и чувствовался, только если склониться к телу совсем близко. Они вынесли его из дома на одеяле и положили на край ямы.
– Что он сделал с ней, проклятый! – глухо, сквозь зубы, проговорил Борзута, с болью всматриваясь в обезображенное лицо. – Про Марушиных псов говорят, что они жестоки, но люди ничем не лучше. Убить мать только за то, что она хотела быть со своими детьми – это надо быть таким чудовищем, которому нет ни названия, ни места на земле.
Боль мучительно тлела под слоем пепла в выжженной душе, вместо слёз горячей смолой вскипало воздаяние. Взявшись за края одеяла, они опустили тело в яму, завернули и засыпали землёй. Борзута срубил молодую берёзку и воткнул в рыхлую почву могилы, а из веток соорудил что-то вроде двускатной кровли. Вышло подобие голбца.
– Истлеет дерево со временем, камней надо натаскать, – проронил он.
Неблизкий путь им пришлось проделать, чтоб найти валуны. Слишком крупные Невзора дробила ударами хмарью. Долго бы они их таскали по одному-два, если б им не попался мужичок с полуседой бородёнкой, вёзший дрова на санях.
– Эй, отец, одолжи-ка санки, – сказал Борзута, вставая на пути у лошади.
Та испуганно заржала, а мужичок, увидев оборотней среди бела дня, перепугался насмерть, свалился с саней и пополз в заснеженные кусты у обочины дороги.
– Ох, берите совсем, только не убивайте... У меня семья... детушки... внуки...
– Да не собираемся мы тебя убивать, дурак старый, – хмыкнул Борзута. – Нам не насовсем надо, только камни отвезти.
Лошадь они выпрягли: та не умела бегать по хмари. Перекинувшись в зверя, Борзута сам всунул могучую шею в хомут. Он отвёз и груду камней, и восседавшую на ней Невзору к могиле – вот какой он был силач. Сложив камни горкой над местом захоронения, они вернули сани туда, где их взяли. Мужичок уже, видно, уехал на лошади, бросив дрова.
– Ладно, потом заберёт, – сказал Борзута. – Нам чужого добра не надо.
Они взяли только небольшую охапку, чтобы в последний раз протопить печь в лесном домике и приготовить поминальный обед. Помянуть Размиру им почему-то хотелось по-человечески приготовленной пищей.
– Не будем больше враждовать! – И Борзута протянул Невзоре здоровенную, могучую пятерню через стол, на котором исходила вкусным паром запечённая рыбина.
– Я никогда и не считала тебя врагом, дружище, – улыбнулась охотница и пожала ему руку.
Кусочек рыбы они оставили на могиле.
Вернулись на стоянку стаи Борзута с Невзорой уже под вечер, когда зимний сумрак сгустился грозно в преддверии готового вот-вот начаться набега. Ясно было, что урвать хотя бы немного отдыха им не удастся: все уже один за другим просыпались. Да и какой уж теперь сон! До наступления полной тьмы оставались какие-нибудь полчаса.
– Мы Размиру похоронили, – отчитался Борзута перед вожаком.
Тот кивнул. Жена уже подогревала ему подмёрзшее за день мясо на костре. Прочие члены стаи поднялись, размялись после сна и тоже слегка перекусили. Набивать живот до отказа никто не стал: объешься – станешь неповоротливым, а подвижность сейчас была как раз нужна.
– Выступаем, – отдал Ёрш приказ. – Женщин, стариков, детей и тех, кто не причастен, не трогать. Наша цель – только те охотники, которых пометила Невзора.
– А скотину порезать можно? – спросил кто-то из оборотней.
Ёрш колко сверкнул глазами.
– Это не грабёж. Это справедливое воздаяние.
– Ну одну курицу-то хотя бы...
– Никаких кур!
Смертоносными, клыкастыми чёрными призраками стая ворвалась в село. В поисках виновных охотников оборотни врывались в дома, которые казались обезлюдевшими: жители попрятались – кто в подпол, кто в кладовку, кто на полати. Оборотни вытряхивали их из укрытий, но зла не причиняли: нет метки из хмари – свободен. Кое-кто, ослушавшись вожака, всё-таки не удержался от соблазна зарезать бритвенно-острыми клыками тёлочку или овцу и тут же, на месте, полакомиться ещё тёплым свежим мясом. Один оборотень забрался в курятник и там, среди всполошённо квохчущей птичьей братии и кружащихся в воздухе перьев, угощался яйцами. А другой Марушин пёс погнался за выскочившей из дома кричащей девушкой, но путь ему преградила огромная чёрная медведица. Она отвесила ему такой тумак могучей лапой, что оборотень покатился по снегу кувырком.
«Уж не Медведиха ли? – осенило Невзору. – Вот так тётушка! Вот тебе и травница-знахарка!»
– Совести-то не теряй! – прорычала медведица человеческим голосом.
Любитель девушек, отлетая от удара, повалил плетень и врезался в стену избы.
– Прости, тётенька, увлёкся, – уже в людском облике пробормотал он. – Больше не буду.
– То-то же! Меру знайте.
Дом Люторя оказался пуст. Его перерыли сверху донизу – никого. В сарае не было саней, а на свежем снегу отпечатался след полозьев. Сбежали, значит...
Соседи, когда их встряхнули хорошенько, сознались, что Люторь, взяв семью, уехал ещё утром, а с ними – и те четверо охотников. Все понимали, что это бесполезно, что оборотни всё равно догонят, но беглецам хотелось хоть на день, хоть на час отсрочить свой конец.
Взяв след, стая помчалась вперёд, оставляя позади себя переполошённую, перевернутую вверх дном деревню. Расстояние, которое охотники покрыли за день пути, оборотни одолели за два часа; они нашли на дороге павших лошадей и брошенные сани. Видно, беглецы так гнали животных, что те не выдержали. Ну, а пешком люди далеко уйти не могли.
Судя по следам, охотники шли на лыжах и снегоступах. Детей они, видно, несли на закорках. Кого-то, неспособного идти, тащили за собой на срубленной сосенке, как на санках.
«У них кто-то ранен?» – Ёрш внюхивался, изучая следы.
«Крови нет, – отозвался Древец. – Может, ногу кто сломал».
А Невзора вскоре наткнулась на схватившиеся льдистой корочкой околоплодные воды на снегу.
«Нет, у них женщина рожает, – сказала она. – Это её тащили на сосенке».
«М-да, их положению не позавидуешь, – хмыкнул Ёрш. – Лошади пали, Марушины псы по пятам гонятся, да ещё и баба рожает».
Следы привели преследователей к лесному домику – зимовью. В окнах теплился свет, из трубы шёл дымок, кричала женщина – роды шли полным ходом.