Весна набирала обороты, и крадущееся на мягких лапах лето обещало быть таким же, как и всегда оно бывает в Южном Казахстане. Уже веяло сухим жаром, застывающим ближе к ночи, как в пропыленном, прошитом острыми иголками стекловаты помещении в ремонте. Щедро залитая зигзагами гудрона с застрявшими, словно мухи в клейкой ленте, частицами щебенки, крыша проминалась под ногами.Отсюда хорошо просматривалась небольшая часть города и озеро, перевернутым зеркалом упавшее в карьер. Кроме меня здесь пока никого не было. Им , в принципе, негде было спрятаться , да и незачем торопиться. Лахму и Лахаму могут позволить себе задержаться. Единственный путь сюда это лестница, если конечно они не собираются подлететь на вертолете, рискуя разбудить близлежащие дома гулом. Не буду придираться к их опозданию.
Скоро лето. Дневные часы задерживают дыхание, и до Летнего Солнцестояния поздний вечер радует глаз закатным румяным солнцем, лениво плывущим по небу. Свет затухает медленно. Уже мерцают первые фонари. А серое небо подернуто сумеречной дымкой. Чудесный вид! Ах! Если бы можно было любоваться им всю ночь при свете ярких звезд и сияющих огнями улиц, а потом встретить ранний рассвет. Сколько же всего мы упускаем из виду, бесконечно созерцая лишь себя глазами повернутыми внутрь. Вряд ли я смогу пробыть здесь до рассвета. Неужели последнее, что я увижу, перед тем как лишиться свободы будет этот вид с крыши здания Городского Суда и этот вечер.
Он не поднялся как я по лестнице и не воспользовался вертолетом, но воспарил над крышей подобно зловещему ангелу апокалипсиса, зависая в воздухе на фоне багровых лучей заката, стремясь произвести на меня ужасающее впечатление. Меньше всего сейчас я ожидала встретиться именно с ним. Зря я решила , что тот, кто назначил мне здесь встречу не умеет летать. Этот умеет многое и он опасен для меня не меньше чем Лахму и Лахаму со всей их свитой.
Чтобы напугать меня ,ему вовсе не нужно было летать над крышей, как вовлеченный в готскую культуру Карлесон в черной простыне призрака. Я и без этого боялась его до чертиков. Я всеми рецепторами восприятия ощущала его мрачную, темную, злобную энергию. Она ползла медленными вкрадчивыми струйками воздух а по моей коже и почувствовала ее я еще до того момента как его неотмирный облик предстал моим глазам. Первым неосознанным порывом было бежать, броситься с крыши вниз лишь бы очутиться подальше от Него. Я даже начала пятиться к противоположному от лестницы краю.Затем поняла, что подобно мне самой, в моменты, когда я питаюсь от жертвы, он внушает мне это чувство – панического страха. От понимания происходящего страх не уменьшился, но я хотя бы могла усилием воли заставлять себя стоять на месте. От напряжения у меня задрожали пальцы, сжимающиеся в кулак и, не смотря на тепло весеннего вечера, тело охватил озноб, а зубы принялись отбивать ровный, но раздражающий такт. Себбити очень медленно, с эффектом которого в кино добиваются , замедляя съемку, подплывал к краю крыши, не отводя от меня горящих темных глаз и отрезая мне путь к побегу.Все мои мысли, вопросы и претензии ,которые предназначались похитителю растаяли в моей голове. Остался только страх. Впрочем, они все равнопринадлежали Лахму и Лахаму. Да и пока мои зубы отбивали барабанную дробь, я все равно не смогла бы произнести не слова. Потому я сконцентрировала свое внимание лишь на том, чтобы преодолеть дикое желание с криком ужаса бежать отсюда.
Довольный произведенным впечатлением себбити, решил продолжать свое представление. Тысячелетнему демону вроде него тоже нужно как – то развлекаться, сеять мор и болезни иногда бывает утомительно.Я не могла видеть под его черным балахоном ног. Есть ли они у него вообще; но передвигаясь уже над поверхностью крыши, он решил ими не пользоваться и продолжал медленно левитировать. Все , что я думаю по поводу его демонстрации я постаралась вложить в кривую ухмылку на посиневших дрожащих губах. Не смогла сдержаться, хотя понимала ,что дразнить его не не стоит. Он все заметил и перестал влачить свои темные одежды над поверхностью крыши, остановившись. Под его просторной, цвета бездонного Хаоса одеждой, что-то происходило: какое-то шевеление в области горла. Казалось , что слабые руки пытаются что-то сделать с тканью изнутри. Я неотрывно следила за этим зрелищем. Не сказать, что вид трансформирующейся ткани меня удивлял. Но само действие загипнотизировало. Ткань расходилась. В области горла расширялась глубокая воронка темноты, будто раскрытая рана в пустом лишенном органов теле. Себбити то ли развязывал тесемки, то ли расстегивал крючки. Но готова поклясться, что иллюзия, будто его горло поглощает синие сумерки, была такой реальной. Я уже было понадеялась, что когда эта злополучная накидка полностью распахнется , я увижу только пустоту. Но ошиблась. В какой – то момент из-под нее показались руки – длинные, зеленовато серые, высохшие конечности старого трупа. Но только когда эти руки освободили местами еще покрытую пучками волосголову, я окончательно убедилась, что предо мной живой мертвец.
Когда-то эти волосы были очень светлыми , выцветшие темные глаза – голубыми. Я помню волевые скулы и белые брови, мягкий пушок на щеках не знающий бритвы. Теперь это все приобрело, оттенки синевы и гнилой зелени. Только взгляд оставался таким же, как и прежде высокомерным и ненавидящим до страсти и отчаяния. Когда-то давно, когда он был не только жив, но и молод , его тело было не пропорционально длинным ,узким в талии и широким в плечах , а белая кожа , кое –где покрытая подростковыми прыщами, отдавала ароматом рассыпанных в постели крошек имбирного печенья. Оно вызвало к жизни мой голод . Игнат! Моя первая жертва. Вот только теперь у меня в голове не укладывается, как труп Игната мог оказаться очень древним демоном, обретшим Бессмертие много тысяч лет назад.
- Я вижу! Ты меня узнаешь наглая шлюха?!
Страх отступал медленно. Но он все- таки уходил, словно тени ночных кошмаров ослепленные первыми лучами солнца. На смену ему из глубины души , вместе с воспоминанием о той самой первой и такой короткой охоте приходило чувство превосходства. Кем бы он ни стал сейчас, а однажды я его уже «поимела». Я не ощущала того самого запаха, что поманил меня когда-то. Он стоял предо мной голый и бледный, словно только что встал с анатомического стола в приемной морга. Но он больше не внушал мне страха. Напротив, едва уловимые волны вожделения зарождались где-то внутри меня. Склонности к некрофилии у меня никогда не наблюдалось, но воспоминания о нем прежнем, о той ночи, когда он умирал, разорванный в клочья и весть покрытый сладкой кровью, а пах новогодним печеньем , приманили давно забытый, почти ушедший голод. Он воскрес сейчас, не утоленный до конца ни лесбийскими играми, ни платоническими чувствами. А я была уверена, что избавилась от него и что потеряла эту мучительную способность вожделеть до безумия отъявленного мерзавца. Самоуверенная гордыня! Моя собственная природа наказывала меня сейчас, заставляя ощущать весь спектр чувств навязанных голодом к ходячему мертвецу. От жара и вожделения мое тело наполнилось лавой. Я ощущала ленивые раскаленные потокиструящиеся к низу живота , а глаза помимо моей воли с жадностью блуждали по непривлекательному высохшему телу. Разум понимал, что мертвый Игнат не сможет ни наполнить наслаждением мое тело, ни напитать холодной энергией мой проголодавшийся метафизический сосуд. А Голод не желал этот факт принимать. Это заставило меня издать отчаянный горестный рык неудовлетворенности. Запрокинув голову, я крикнула в пустоту ночи и шагнула к нему навстречу. Голод слепил меня. Мутная красная пелена застилала все мысли. Я забыла, зачем я здесь. Забыла обо всем. Сотни сомнений и вопросов исчезали в потоке дурманящего желания и страх исчез , когда голод вырвался наружу из той потаеннойкомнаты внутри меня, что была до этого момента заперта на тяжелый замок.