– Что худого в том, что я отослал его? – спросил Джон, пораженный этим грубым обращением. – Я не знаю, насколько позволительно в тюрьме пропускать письма, не вскрыв их предварительно, но я думаю, что в данном случае на это можно смотреть сквозь пальцы.
– Зло может быть значительнее, чем вы думаете, – возразил адвокат. – Карлтон хочет поступить по-своему и упорно ведет дело, как ему нравится. Кто знает, какие опасные признания делает он в этом письме? Мне необходимо узнать истину, чтобы вывести его из этого несчастья.
– А вы разве думаете, что он освободится? – Спросил Стефен.
– Г-м! Я не ручаюсь в этом после всех глупостей, которые были сделаны. Но из этого не следует, что я не приложу все усилия. Если он улизнет!..
Билитиера прервало появление в дверях человека, которого послали разбудить Карлтона.
Он вошел как-то очень странно: открыл двери и, не выпуская их из рук, остановился на пороге. Он чем-то был, видимо, поражен; глаза его неподвижно смотрели в одну точку. Он был не в состоянии дышать или произнести хоть одно слово.
У Джонса сейчас же явилась мысль о каком-нибудь несчастии.
– Что случилось? – Спросил он.
И не ожидая ответа, бросился бежать к келии, в которой находился Карлтон.
Через две минуты он вернулся бледный, как полотно.
– Улизнул, – сказал он, качая головой, – он теперь вне власти полиции и судей.
Билитиер, уступая первому впечатлению, тоже побежал, чтобы насладиться видом пустой комнаты.
Два или три полисмена при слове «улизнул» бросились на улицу, чтобы разгласить эту новость. Стефен последовал за Джонсом и защитником в комнату Карлтона.
Да, арестант улизнул. Он улизнул не в обычном смысле этого слова, как понимали его полисмены и толпа народа у входа в тюрьму.
Карлтон освободился от всех посредством смерти.
На простой кровати в этой келии лежали безжизненные останки того, что было Луи Карлтоном, действительно интеллигентного, преступного Луи Карлтона.
Весть эта произвела волнение, которое было сильнее того, которое бы произвел его действительный побег. Сначала, конечно, думали, что он принял яд, который он, вероятно, имел при себе; толпа, которая уже пустилась в погоню за беглецом, переменила направление и побежала за Джоном Греем, забывая, что известный лондонский доктор сэр Стефен находится в эту минуту в тюрьме.
Но самый искусный доктор не мог ничего сделать для Карлтона: он был мертв уже несколько часов. Он, вероятно, был уже мертв, когда Болер утром был у него и полагал, что он еще спит. Болер ни за что не мог простить себе, что он тогда не убедился, спит ли он, и первый не довел до сведения начальства о таком важном факте; приобретя себе таким образом некоторого рода известность.
Но более всех отчаивался конечно Джонс, главный надзиратель.
– Подумать только, я был настолько глуп, что дал обмануть себя! «Вам незачем быть таким строгим, Джонс, – сказал он мне с улыбкой, когда я обыскивал его, вы не найдете на мне ничего такого, что вы ищите». О, как я был глуп!
– Разве вы не обыскали его? – Спросил Билитиер.
– О, да, я его обыскивал. Но быть может я был не достаточно внимателен. В этом виноват его спокойный тон, которым он говорил со мною. Во всяком случае я не думаю, что в его карманах находился яд; я их тщательно выворачивал.
Пока он говорил, Стефен осматривал труп.
– В самом деле, – сказал он, – я не нахожу никакого следа яда. Или яд был принят в таком незначительном количестве и подействовал так быстро, что он не оставил никакого следа. Но возможно, что он умер естественной смертью.
– Ах! Если бы вы могли констатировать этот факт! – Вскричал смотритель.
– Здесь нельзя сказать ничего достоверною, – продолжал Стефен. Я только могу сказать, что я не вижу никакого следа яда.
Он мог умереть от разрыва сердца или аневризмы. А только я уверен в том, что он умер во время сна. Посмотрите, какой спокойный вид!
В самом деле нельзя было представить себе ничего спокойнее лица Карлтона, заснувшего уже последним сном. На этом лице нельзя было найти ни малейшего следа страдания или агонии. На этом челе, по которому при жизни проходили бури и страсти, теперь лежало выражение полного спокойствия и мира!
– Я думаю, что он умер от болезни сердца, – сказал сэр Стефен. – Я припоминаю, что несколько лет тому назад, перед моим отъездом из Венок-Сюда, я встретился с Карлтоном, нас призвали, чтобы констатировать смерть. Тогда-то он в разговоре со мною между прочим заметил мне, что у него, кажется, развивается болезнь сердца. Как странно, что я вспомнил об этом как раз в настоящую минуту! Я об этом совершенно забыл. А как странно, что именно я должен констатировать его смерть.