— Квакеров? — переспросил он.
— Так их называют, — сказала Наоми. А потом добавила — на случай, если это название послужит аргументом против Иэна[36]: — Когда я вместе с лейтенантом Кирнаном посетила Общество Друзей в Париже, я не увидела там ни одного человека, бьющегося в судорогах. Все было совсем наоборот. Все были спокойны.
— А вы сами тоже квакер?
— Нет. Но я ничего не имею против них.
— Тогда как вы предлагаете вести эту войну? С такими людьми, как лейтенант Кирнан? Если каждый хочет быть офицером медицинской службы снабжения или санитаром?
Один из судей вскользь заметил, что прокурор, пожалуй, слишком усердствует, и медицинская сестра Дьюренс не сидит на скамье подсудимых.
— Вы сами не выступаете за отказ от военной службы по религиозным соображениям, не так ли? — спросил у нее майор.
— Я нет, — согласилась она. — Но, заметьте, вопрос не обо мне.
— А будь у вас сын, и, в случае, скажем, новой войны вы бы позволили ему пойти на фронт?
— Я попыталась бы его удержать. Я видела так много увечий… Ни одна мать…
— Ладно, — подняв руку, проговорил майор и вернулся к своему столу. Он сел, и право задавать вопросы перешло к молодому капитану, адвокату Иэна. Она взглянула ему в глаза в поисках признаков решимости, способной спасти Иэна.
— Говорил ли когда-нибудь лейтенант Кирнан в вашем присутствии об отказе нести военную службу с оружием в руках?
Она с готовностью подтвердила, что говорил.
— Еще когда мы встретились в первый раз в 1915 году и едва успели подружиться, он много раз говорил, что хочет заботиться о больных и раненых, но его религия не позволяет ему брать в руки оружие.
— И вы, и лейтенант Кирнан выжили после того, как в судно «Архимед» ударила торпеда? Как повел себя лейтенант Кирнан в тот момент? Он проявил трусость?
— Я бы сказала, что он вел себя очень мужественно.
— В чем проявилось его мужество?
— Оставаясь в воде, он взял на себя руководство нашей группой. Поэтому так много людей с нашего плота выжили. Он сплачивал нас и призвал не опускать рук. Даже некоторые мужчины поддались отчаянию, но его вины в этом нет. Когда мы увидели корабль, он выпустил нашу сигнальную ракету.
К сожалению, это было все, что хотел узнать адвокат Иэна. Иэн посмотрел на нее с легкой улыбкой, когда ее выводили из зала суда. Но она не собиралась уходить молча. А повернулась и сказала:
— Господа, любой, кто когда-либо встречался с ним, скажет, что именно совесть не позволяет ему брать в руки оружие.
Молодой офицер, защищавший Иэна, подошел к ней и прошептал:
— Если вы подождете за дверью, я скажу вам, чем все закончилось.
Его участие приободрило ее. В полубреду она ждала на скамейке в коридоре. Ей пришло в голову, что в мирное время лавочники и крестьяне сидели тут в ожидании решения споров о межевании участков и о дренажных канавах. Перед ее глазами мелькали то картины оправдания Иэна, то невероятных по длительности сроков заключения. Но не было никаких сомнений, что она в любом случае разделит с ним то, что ему уготовано.
Она знала, что любые молитвы тщетны, в том числе и ее собственные призывы к божеству, очевидно, не способному оградить от артиллерийского снаряда сына молящей его о милосердии женщины. Она понимала, что лишь множит бессмысленность и глупость. И все же не могла себя остановить. Она заклинала, чтобы на судей снизошла мудрость, и они вернули Иэна на его эвакуационный пункт.
Из зала суда вышел молодой капитан, адвокат Иэна.
— Мне прискорбно вам об этом сообщать, — сказал он. — Пятнадцать лет.
Она не сразу поняла.
— Пятнадцать лет? — переспросила она. — Что это значит?
— К сожалению, таков приговор. Все согласны с тем, что это просто немыслимо. Но приговор будет приведен в исполнение. И, разумеется, это лучше, чем… другой исход. То, что вы говорили о его мужестве, когда ваш корабль затонул… это ему помогло.
И вот тут до нее дошло, что означает этот срок, ее окатило горячей волной. Она споткнулась. Он подхватил ее под руки.
— Успокойтесь, медсестра, — сказал он. — Председательствующий сказал, что вы можете поговорить с заключенным несколько минут. Будет лучше не терзать ни его, ни себя.
Два военных полицейских привели ее в небольшую комнату, где они могли попрощаться. Его руки уже были скованы наручниками. Полицейские остались и, казалось, больше всего стремились как можно раньше, еще до заката, а не в темноте, на ощупь, добраться до тюрьмы.
— Это просто смешно, — сказала она ему. — Иэн, что я могу сделать?
36
Название «квакеры», которое противники этого течения использовали как оскорбительное прозвище, впоследствии ставшее самоназванием, имеет несколько версий происхождения. Наиболее вероятна версия, согласно которой основатель церкви — Джордж Фокс — на заседании суда призвал судью «трепетать перед лицом Бога», за что тот назвал Фокса «трясуном». Другая версия гласит, что первые квакеры во время своих богослужений тряслись и содрогались при снисхождении на них Святого Духа. В соответствии с третьей версией, первые квакеры утверждали, что испытывают «духовный трепет» от постоянного ощущения присутствия живого Бога.