— Умоляю вас, генерал, — проговорила Наоми, понимая, что она и ее покровительница леди Тарлтон срывают мероприятие, но готовая на все, чтобы генерал запомнил Иэна. — Его зовут Иэн Кирнан, он хорошо нес службу, и он не трус, но убежденный квакер.
— Вы уже упоминали, что он квакер, — холодно напомнил генерал.
— Можем ли мы вам написать? — спросила Наоми. — Запомните ли вы нас?
— О, — сказал генерал, — можете не сомневаться, я вас запомню.
— В таком случае благодарю вас, — сказала Наоми. — От всей души благодарю вас, сэр.
— Да, спасибо, полковник… нет-нет, простите, генерал, — сказала леди Тарлтон с легкой улыбкой. — Когда мы встретились впервые, вы были…
— Да, — сказал генерал, — когда мы встретились в первый раз, леди Тарлтон, я был полковником Гражданской гвардии. Все меняется, и войны возносят нас на головокружительную высоту.
— Я рада вашему назначению, генерал, — проговорила леди Тарлтон.
— Спасибо. А сейчас прошу простить.
И он двинулся дальше вдоль шеренги медсестер.
Леди Тарлтон повернулась к Наоми.
— Думаю, все прошло очень, очень хорошо, — прошептала она. Хотя остаток шеренги был по меньшей мере озадачен, почему известный генерал так долго беседовал с чудачками из Австралийского добровольческого. На лице старшей сестры госпиталя застыла каменная безнадежность. Ведь день обещал быть благодатным, приятным и предсказуемым. Она твердо шествовала сбоку от генерала. Но понимала, что теперь возможность просить его о чем-то безнадежно испорчена.
18. Лихорадка
Однажды Салли почувствовала, что, кажется, заболевает гриппом. Поговаривали, что на некоторых передовых пунктах эвакуации раненых он вывел из строя, по крайней мере, временно, каждого третьего, а на некоторых — до половины персонала. Салли ощущала дрожь, скованность в суставах и боль в горле. Она стала мерить себе температуру и увидела, как та за несколько часов поднялась, а стремительность развития болезни была, пожалуй, одним из ее главных симптомов. Она сообщила о своем состоянии старшей сестре, и ее положили в палатку, где уже находились двенадцать заболевших медсестер, за которыми ухаживали другие медсестры в масках.
Одна из них сказала ей, как нелепо весной и летом болеть гриппом, когда нет настоящей зимы.
От высокой температуры у нее начался бред, в котором она оказалась в пронизывающей до костей ледяной воде, как после крушения «Архимеда». А рядом проплыла мать с незнакомой улыбкой на лице и сказала:
— Я могу научить вас забыть.
— Мама!
Позже ей рассказали, что она плакала.
— Дорогая, тебе снится мать? — спрашивали ее.
К спору с матерью примешивалась благодарность.
— Ты знала, что я решила совершить преступление, и умерла, чтобы его предотвратить.
А еще она встретила Чарли Кондона — он выкрасил траншею в желтый цвет и хотел, чтобы она восхитилась.
Придя в себя, она увидела Слэтри в маске. Та пришла ее навестить и рассказала, что фронт продвинулся на несколько миль обратно к Дёз-Эглиз, так что все их вещи снова погрузили на грузовики. Амьен и собор теперь в безопасности.
Врач сказал:
— Не думаю, что у вас грипп. Симптомы не совсем те. Да, быстрое начало, но вы подхватили нечто другое, пришедшее из окопов.
На всякий случай ее перевели из инфекционной палаты в отдельную комнату в терапевтическом отделении, но вскоре разрешили ходить. И хотя она, вероятно, была еще слаба, но несомненно выздоравливала. От Чарли пришла короткая открытка, где он писал, что в порядке, и долгожданная и переадресованная записка от Наоми, поразившая известием, что Иэн Кирнан в тюрьме в Англии. От срока его заключения у нее перехватило дыхание.
В Шато-Бенктен инфлюэнца началась, когда одна из медсестер Красного Креста рухнула без сознания. Лаборатория Дарлингтона уже не работала, и мазки из горла пришлось отправлять в и без того перегруженные лаборатории в Булони, так что природа инфекции ждала подтверждения. Медсестру положили в отдельное помещение, и к вечеру следующего дня она сгорела. Изможденная работой и очень худая, она, как подсказывал здравый смысл, была из тех, кто словно специально создан для инфлюэнцы, точно гаубицы, чтобы прежде всего забирать молодых.
Однако ее не посчитали за жертву гриппа, поскольку повсеместные медицинские отчеты указывали на широкое распространение инфекции, но низкий уровень смертности. Некоторые мужчины в палатах, здоровые и выздоравливающие, заразились. Теперь маски стали обязательными, если надо было покормить подхвативших вирус. Ересь майора Дарлингтона превратилась в ортодоксию, по крайней мере, на период эпидемии.