Так и не распаковав вещи, она, изнывая от неизвестности, снова нашла автобус, который привозил солдат из большого учебного лагеря в Этапле, расположенного в тылу, за Корби, и увозил отсюда ходячих раненых. Она ехала в передней части салона переполненного автобуса, ничего не видя перед собой, не вступая в разговоры, несмотря на упорные попытки стоявшего рядом с ней офицера. Она была готова и к легкому ранению Чарли, и к тому, чтобы оплакать его смерть. Они ехали по сельской местности, где после мартовских и апрельских сражений деревни лежали в руинах, а из населения остались в основном старики и голодные дети, но больше всего было солдат. Шофер остановился по требованию солдат с разрешениями на отпуск и после долгих препирательств впустил их. Тут-то Салли, которая заняла переднее сиденье, узнала, что торможение и рывки с места убийственно опасны не только для шофера, но и для нее.
До госпиталя, который находился рядом с лагерем под Этаплем, они добрались только к вечеру. В свете уходящего летнего дня, как и несколько лет назад в Руане, немецкие военнопленные строили новый барак с усердием людей, работающих по контракту. За госпиталем лежал необъятный лагерь, висела какая-то давящая атмосфера, ощущение, словно на волю вырвалось нечто отвратительное. Ей показалось, что на лицах охранников и свободных от служебных обязанностей санитаров, прогуливающихся по дорожкам госпиталя, лежит печать деградации.
Она доложила о цели своего приезда в караулке, и ее направили в административный корпус, чтобы справиться, где лежал Чарли. Пока искали записи в картотеке, надежда сначала росла, а затем угасла, оставив вместо себя пустоту. Позвали санитара ее проводить, и они долго куда-то шли по дорожкам. Она нашла палату, поднялась по ступенькам, представилась медсестре и спросила Чарли Кондона.
— О, — сказала молодая австралийская сестра, — я вас провожу.
— Он совсем плох? — спросила она.
— Вы дрожите, — ответила девушка. Казалось, она была твердо намерена держать Салли в неведении. Она повела Салли по проходу между кроватями. Не дойдя до Чарли, они столкнулись со старшей палатной сестрой. По особому выражению ее лица Салли подумалось, что самое худшее не грозит.
Сестра повела ее по проходу, и среди множества незнакомых лиц она с ужасом увидела Чарли. Он спал. На его лице было хмурое выражение.
— Осколочные ранения в бок и бедро, — сказала сестра. — И еще гангрена на руке. Его сейчас будут оперировать.
— На руке?
Не слишком ли мелодраматично даже для такой отвратительной войны, когда художник теряет руку? Подобное годится для сцены, но не для реальной жизни. И еще гангрена.
Медсестра померила ему пульс, другая нашла стул для Салли. Салли положила руку ему на лоб. Попытки измерять ему пульс разбудили Чарли. Он посмотрел в потолок, затем опустил голову и увидел ее.
— Салли, — с удивлением проговорил он. И спросил медсестру: — Это не галлюцинация?
— Нет, — ответила та. — Она здесь, все в порядке.
— Разве я не счастливчик? — воскликнул он с каким-то мальчишеским задором, который часто охватывал молодых солдат, получивших не угрожающие жизни ранения.
— Ранение, обеспечивающее возвращение на родину, — сказал он, — и левая рука. А все, что мне нужно, чтобы рисовать, — правая. Лучшее и вообразить трудно.
Его глаза были воспалены от гангрены.
— Я имею в виду, — сказал он, — что можно открывать тюбики с красками зубами.
Салли нагнулась и поцеловала его в губы. Сестра ни словом не возразила.
Она сказала:
— Хирург собирается проводить ампутацию ниже локтя, но это зависит от нервов и сухожилий и возможности получить хороший лоскут. И инфекции. В любом случае останется культя, которой можно будет помахать, точно?
— Точно, — пробормотал Чарли.
Она подождала, пока его увезут, ей принесли щедро сдобренное сахаром какао, которое в Дёз-Эглиз и других местах она сама давала раненым. Через полтора часа Чарли привезли — еще спящего под наркозом, пришел хирург, осмотрел его и виновато сообщил Салли, что пришлось отнять руку выше локтя, чтобы не рисковать дальнейшим развитием гангрены.
— При таком состоянии плечевой артерии и сухожилия с учетом сепсиса гарантия — ампутация выше локтя, — пояснил хирург.
Она посидела с ним вечером, ему регулярно давали морфин, как давала бы она сама, перевязывали и орошали рану, она хотела бы делать это сама, но ей не разрешили. Она чувствовала переполняющую ее благодарность. Тут делали все не менее оперативно и профессионально, чем могла бы сделать она. Случай был абсолютно стандартным, за исключением того, что это был Чарли. Медсестры нашли для нее кровать в своих бараках и наконец уговорили ее пойти поспать.