— Таблетки, — повторила она нерешительно, как будто впервые слышала это слово.
— Попробуем! Все еще может быть так чудесно…
— Право, не знаю…
— Послушай, бэби, ты ведь не сомневаешься в том, что я тебя люблю? Я никогда не посоветовал бы тебе ничего опасного… А все еще может обойтись… Представь себе маленькую квартирку, где мы будем совсем одни, где не придется дожидаться, пока хозяйка уйдет в кино…
Наступило долгое молчание.
— Разве есть гарантия, что это подействует? А если нет? — сказала она наконец.
— В случае неудачи… — Он осыпал поцелуями ее лоб, щеки, глаза. — В случае неудачи, мы немедленно поженимся и пусть твой отец отправляется ко всем чертям вместе со своими заводами! Клянусь тебе, бэби!
Он заметил, что она любит, когда он называет ее «бэби», и умело пользовался этим. Ему приходило в голову, что такая реакция указывает на сложность ее отношений с отцом… Он продолжал ласкать ее, говорить нежные слова, и скоро она совсем успокоилась. Они закурили, затягиваясь поочередно одной сигаретой. Огонек, вспыхивавший при каждой затяжке, освещал пушистые белокурые волосы и карие глаза Дороти.
— Пора одеваться, малыш, — сказал он, бросив взгляд на светящийся циферблат своих часов. — Уже десять двадцать, а ты должна быть на месте до одиннадцати.
Единственный ребенок в семье, он родился в Менасете, поблизости от Фолл-Ривер, штат Массачусетс. Его отец работал смазчиком на текстильной фабрике в Фолл-Ривер, а мать подрабатывала шитьем. Это была желчная женщина, слишком рано вышедшая замуж за человека, в котором она вскоре разочаровалась…
Мальчик с самого детства понял, что обладает привлекательной наружностью. Приходившие по воскресеньям гости не уставали восхищаться его белокурыми волосами и светлой лазурью глаз. Отец только качал головой. Он упрекал жену за то, что она тратит слишком много времени и денег, наряжая ребенка.
Школьные годы оказались для него самыми счастливыми. Девочек привлекали его красота и обаяние, учителей — неизменная вежливость и внимание; он слушал их с проникновенным видом и никогда не упускал случая улыбнуться, если они шутили; мальчикам же импонировало, что при них он выказывал презрение, как по отношению к учителям, так и к девочкам. Мать его обожала. Постепенно и отец перестал сопротивляться и уже не скрывал своего восхищения сыном.
Начав встречаться с девушками, он неизменно выбирал самых красивых и элегантных. В семье случались споры по поводу его гардероба и карманных денег, но отец быстро уступал, а мать уже мечтала о выгодном браке для своего любимца.
Он закончил колледж со всеми мыслимыми отличиями, получив награды за точные науки и математику. В Книге отзывов было записано, что он пользовался особой популярностью среди соучеников, был лучшим танцором и мог рассчитывать на блестящую карьеру.
Две недели спустя он был признан годным к военной службе.
Всю дорогу до Сан-Франциско его мучила рвота не только потому, что море было неспокойно: его терзала мысль, что он не вернется живым.
На острове, еще частично занятом японцами, он оторвался от остальных солдат своей роты и оказался в джунглях один. В полной растерянности, не зная куда направиться, он услышал выстрел. Пуля пролетела совсем близко. Воздух наполнился криками испуганных птиц. Он бросился ничком на землю, потом откатился к какому-то кусту, уверенный, что пришел его последний час.
Птицы успокоились. На одном из деревьев что-то блеснуло. Он догадался, что это наблюдатель, и начал ползти под прикрытием густого подлеска. Все его тело покрылось холодным потом, ноги сотрясала дрожь, такая сильная, что японец мог услышать шуршанье травы. Ружье, казалось ему, весило не меньше тонны, но он не бросал его.
Когда он был шагах в двадцати от дерева, то увидел на нем скорчившуюся фигурку. Он поднял ружье, прицелился и выстрелил. На дереве все оставалось неподвижным. Потом оружие наблюдателя неожиданно полетело вниз, а он сам, цепляясь за лианы, спустился на землю и поднял руки. Это был маленький желтый человечек в нелепой маскировке из листьев и веток, испуганно бормотавший непонятные слова.
Жалкий вид японца успокоил его. Он перестал дрожать. Ружье уже ничего не весило, теперь оно было продолжением его руки, вытянутой по направлению к этой карикатуре. Бормотанье японца и движения его желтовато-коричневых пальцев выражали мольбу.
Он медленно нажал на курок, не шелохнулся при отдаче, будто и не почувствовал ее. Спокойно наблюдал за тем, как на груди японца расцветает ярко-красный цветок. Маленький человечек соскользнул к его ногам и стал царапать землю пальцами. Крики птиц все еще звенели в воздухе.