Не замечая ни вилки, ни ложки, Авин аккуратно подобрала кусочек сельди пальцами и положила на язык, и тут же ее лицо сморщилось. Она долго и смачно жевала, широко разевая рот, словно никак не могла свыкнуться с тем, что овсянка прилипает к зубам, прежде чем наконец с трудом смогла проглотить непривычную пищу.
- Уверен, все не так плохо, - фыркнул Глен, но на его губах играла скрытная улыбка, когда он продолжил:
- От моей стряпни еще никто не помирал.
Килан поспешно кивнул, мягко улыбаясь. Он хотел заверить их, что скоро они привыкнут, но в этот миг отворились двери, и Лахлан зашел в дом. Окинул каждого мрачным взглядом, в первую очередь взглянув на жену. Килан все никак не мог понять, почему он по-прежнему не был счастлив. Селки, о какой каждый из них втайне мечтал, наконец принадлежала ему, была прямо здесь, на расстоянии вытянутой руки. И тем не менее, его взгляд оставался таким же суровым, как раньше, а на губах не было ни тени улыбки. Неужто было так сложно быть самим собой, а не вторить грозному молчаливому отцу-истукану? Неужели никак нельзя было отказаться от тяжелого наследства, которое отец передал Лахлану через кровь? А что если это страшное проклятие распространялось отнюдь не на одного сына, а на всех троих? Киллан нервно сглотнул. Что если когда-то он тоже станет таким?..
Первым молчание нарушил Глен, которому всегда было плевать, в каком расположении духа находится Лахлан - ему не приходилось каждый раз подгадывать лучший момент и загодя подбирать слова. А все потому что Глен не боялся Лахлана, а Лахлан никогда не отчитывал Глена. Порой они были между собой равны, и Килан, как самый младший, часто завидовал той легкой свободе, с которой старшие братья перебрасывались друг с другом дружескими фразами.
- Присоединяйся. Только тебя и ждем.
Лахлан молча кивнул и сел подле жены. Та держалась строго и холодно, ее взгляд прояснился, стоило ему только показаться, и вместо того, чтобы стать мягче, наоборот, стал острее.
Лахлан взял свою долю, и какое-то время они ели молча. Но вскоре старшая из сестер храбро нарушила тишину, тихо, но, тем не менее, твердо спросив:
- Кто была эта женщина?
Лахлан молчал. Было непривычно слушать что-то подобное от селки, ведь большей частью они молчали и не задавали вопросов.
- Мать?
Лахлан напрягся, его рука замерла на полпути к тарелке.
Он всегда очень трепетно относился ко всему, что касалось матери. Потому Килан и застыл так же напряженно. И только Глен все шушукался со своей Авин, без умолку.
- Нет, - наконец резко бросил Лахлан, покачав головой. Он продолжил есть, словно ничего не произошло, но селки все не унималась, и Килан невольно подивился ее смелости.
- Ты говорил с ней, как с матерью. Может быть, мать матери? Как вы это называете?
Ее голос звучал странно. Килан впервые слышал, чтобы с Лахланом разговаривали так - снисходительно. Что бы ни говорили у него за спиной, каким бы дьяволом ни нарекали, каждый в деревне его уважал и порой даже не осмеливался смотреть в глаза при разговоре. И вот селки, хрупкая и беззащитная, бесстрашно расспрашивала его, требуя ответа.
Килан уже чувствовал приближение бури...
- Нет.
Голос Лахлана так и говорил «Не вмешивайся», но селки не понимала или просто не хотела понимать. Она уж было открыла рот, чтобы сказать что-то еще, и в тот же миг на ее губах проскользнуло что-то наподобие ухмылки, потому Килан без зазрения совести поспешно прервал ее.
- Те свертки, что ты принес, - я положил их в сундук, - Килан похлопал по тяжелой крышке, каким-то образом зная, что это привлечет внимание Лахлана.
Резко, глаза старшей сестры вспыхнули, она вдруг вся задрожала и перевела на сундук взгляд, полный одержимого отчаяния. Остальные селки взволнованно взглянули друг на друга, и на их лицах промелькнуло что-то непостижимое, что-то слишком сложное, чтобы разобрать.
Килан не сразу понял, что произошло. Но голос Лахлана разбил надежду в мгновение ока, так же безжалостно, как волны разбивают о скалы корабль.
- Платья, - твердо сказал он и полез в сундук.
Быть может, он нарочно произнес это слово, неожиданно столь жестокое, прежде чем вытащить свертки ткани - чтобы не вызвать переполох среди оживившихся дочерей моря.
Под платьями в сундуке лежало много разного барахла, в основном отцовские вещи, которые никому не пригодились, и какое-то время Лахлан еще возился среди них, утонув по самые локти. Он определенно знал, что ищет. И вот наконец с самого дна Лахлан достал мотки белой ткани. И Килан вдруг резко осознал, что это были нижние рубашки матери. А он-то думал, что от нее не осталось ничего, совершенно ничего, - отец ведь все сжег...