В свои шесть лет Глен значительно превосходил Лахлана в охотничьем мастерстве и, в то время как у матери он был нелюбимым, средним сыном, отец всегда им гордился. Большую часть времени они проводили вместе: выходили на куррахе в море, проверяли силки, чинили и плели сети. Именно от отца он научился многочисленным уловкам, которые пользовал до сих пор. И хоть Глен всего лишь хранил семейные традиции и следовал всему, что говорил ему отец, мать не одобряла ни единого его шага. Но с этим Глен просто-напросто со временем смирился.
С отцом он был счастлив и чувствовал себя самим собой, с ней он был – нежеланным, неправильным ребенком. Она часто плакала и порой даже не могла смотреть ему в глаза.
«Это потому что в тебе нет жалости. Ты неоправданно жесток. Жесток ко всему живому».
Мать никогда не договаривала до конца, но Глен не был глуп. Он все равно что слышал, как с ее губ срывается такое же жестокое «Как твой отец».
Глен отвел глаза от моря.
Молча он взглянул на красивое лицо Авин. Она была поистине прекрасным существом, красивее которого не было никого на свете, и всецело принадлежала ему.
- Значит ли это, что ты никогда меня не покинешь? – наконец произнес он, склонив голову и заглядывая в ее черные глаза.
Глен знал ответ, но все равно хотел услышать заветные слова вслух.
Авин покачала головой.
- Нет.
Она улыбнулась.
- Зачем, скажи мне, Глен? Зачем мне тебя покидать?
Наконец добившись от него хоть какого бы то ни было ответа, Авин вся расцвела и заулыбалась и прижалась к его груди, сжимая в маленьких кулачках протертую ткань его старой рыбацкой рубахи.
- Я знала, что ты вернешься за мной... – прошептала она слова, которые Гвен уже когда-то слышал. И стоило ему немного напрячь порой шалящую память, как он вспомнил – тогда, в первую ночь, стоило им только ступить на берег. Прищурив глаза, Глен смотрел на Авин сверху вниз, не понимая и всем своим видом прося пояснить.
- Мы виделись раньше, - протянула она, крепко сжав его руки. – Разве ты не помнишь?
Глен лишь молча смотрел на нее и ждал, когда она продолжит. Он упрямо держал свой ответ при себе, но Авин и без этого поняла правду.
- Однажды в самую длинную ночь лета, как та, когда вы пришли за нами, я вышла на берег. Мы с тобой еще были маленькими детьми, ты – забавный хвастун, - она робко улыбнулась. – Я - скромная и молчаливая, еще не совсем понимающая, что к чему, в вашем мире. Но уже тогда он меня тянул. Я ведь не один год наблюдала за вашей семьей, прежде чем выйти на поверхность. Пускай, только раз в году, в одну и ту же ночь, - когда я сбрасывала тюленью шкурку и становилась совсем другой, новой, необычной, совершенно волшебной... И за это короткое время ты мне полюбился.
Авин прижала его руки к своей груди, давая ощутить, как сильно бьется ее сердце.
- Я набралась храбрости и поднялась на берег. Ты нисколько не удивился, когда меня увидел. Ты разговорился, рассказывал, как станешь великим охотником, как будешь плавать на материк, на дальние острова и даже в другие страны... Как будешь утопать в золоте, - тихо Авин хихикнула. – А потом мы играли, бегали по берегу, ныряли в волнах – ты прямо в одежде, а я, завернутая в свою шкурку...
Глен молча слушал ее, все так же прищурив глаза. Как только Авин закончила, то обратила на него свои выжидающие черные глаза и, тем не менее, он снова не сразу дал ответ.
- Да, я помню, - наконец кивнул он. - Я тогда принял тебя за девочку из нашей деревни. И все думал, зачем ты ходила завернутая в старых тряпках.
Глен хмыкнул. Авин кивнула в ответ.
- Да, так я и подумала. Что ты принял меня за свою... И поверь... Никогда я не ощущала более теплого чувства. Быть может... Быть может, только когда ты целуешь меня и обнимаешь крепко...
Она замолчала, не сводя с него глаз. Глен растянул рот в широкой улыбке.
Тут же он схватил Авин, прижав ближе к себе, а потом начал целовать ее белоснежную мягкую ключицу, пока она вконец не начала смеяться – звонким, искристым смехом, что звучал в ушах веселым плеском волн, разбивающимся о камни.