- Я вижу, что расстроила тебя, - Фиахэль робко взяла его руку в свою, прося снова взглянуть в свои глаза. – Но не печалься... Я никуда не уйду и останусь тебе верной любимой женой. В этом – верь мне.
20
Люди из деревни прибывали постепенно. Первыми показались слоняющиеся без дела мальчишки, за ними последовали женщины с дочерьми, появившиеся, как только забрезжил просвет среди необъятной череды хозяйских дел, к которым они уж навряд ли собирались сегодня вернуться. Поначалу снаружи доносились приглушенные разговоры, расслышать которые могли только лишь селки с их звериными ушами, но чем ближе надвигался вечер, тем храбрее и горластее становились незваные гости, и под конец, когда опустились густые сумерки, их голоса, галдящие наперебой, уже вторили голосам птиц на птичьем базаре.
Терпеливо и упрямо деревенские все ждали, когда же наконец селки покажутся из дома – точно, гончие, поджидающие зайца у норы, - но дочери моря тихо сидели в своем углу, не шелохнувшись. Авин растерянно вслушивалась в разговоры чужаков, и лицо ее было таким сосредоточенным, словно она усердно перебирала прибрежный песок в поисках золотых монет, поднятых с морского дна шальными волнами. Фиахэль взволнованно оглядывалась на двери, будто боялась, что за ними вот-вот придут, как бы Килан ни пытался утихомирить ее встревоженное сердце, и только Гэйла гордо восседала на своем месте с тайной ухмылкой на бледных губах. Кидая на нее взгляды исподтишка, Лахлан все никак не мог понять, что было у этой женщины на уме, но одно он знал точно: с ней следовало держать ухо востро.
С наступлением сумерек в стены хижины полетели первые камни – то давали о себе знать уставшие ждать мальчишки. С первым же ударом Глен встрепенулся, безошибочно узнав глухие перестуки гладких голышей по дереву, ведь в свои-то детские годы ничем не отличался от самых отчаянных деревенских хулиганов. Вскочив с места, он мгновенно ринулся к двери с закатанными рукавами, но Лахлан вовремя остановил его. Буйные кулаки Глена, побывавшие в большинстве деревенских потасовок, сегодня были ни к чему. Лахлан надеялся переждать бурю, но когда услышал твердые голоса мужчин, прикрикнувших на молодежь – «Sguir!», «Sguir!» - а следом за ними и голос старосты, то понял, что придется встретиться с толпой лицом к лицу.
Снаружи голоса соседей зашумели, словно море перед штормом.
- Мне пойти с тобой? – робко вопросил Килан, вдруг возникший под рукой.
- Нет, малец, оставайся здесь, - бросил Лахлан. – Я уж сам все решу.
Он вышел наружу, поспешно прикрыв за собой обе двери, лишь бы любопытные глаза соседей не успели разглядеть в полумраке taigh-dubh «жутких» sìoga.
В первую очередь среди толпы Лахлан приметил все еще рассерженное, бледнее обычного лицо Бренны. Та стояла за спиной у старосты Каллума и нарочито громко говорила, нахально смотря Лахлану прямо в глаза:
- Лэйрд это так просто не оставит... Три селки на один наш остров – слишком много.
Но староста решительно покачал головой, не давая Лахлану и слова сказать. Он даже не смотрел в его сторону.
- Тут уж мне решать, дорогая Бренна. Быть может, ты и права, но не стоит гневить детей моря. Нет, не стоит, - он снова покачал головой. – Того и гляди, поднимется такая же буря, как десять лет назад, когда мальчишки убили с дюжину тюленьих щенков. Неужели ты этого хочешь, Бренна? Чтобы вновь погибли лучшие из наших рыбаков? И что же тогда прикажешь делать? К тому же лишний раз беспокоить лэйрда не дело, ох, не дело.
Староста приобнял растерянную Бренну и похлопал по плечу. И пускай его голос не звучал слишком твердо или убедительно, перечить она бы все равно не стала – староста Каллум никогда не отрекался от собственных слов, пускай, с виду хилый и хрупкий, он казался неуверенным и робким человеком, особенно на старости лет.
В этом был весь суеверный Каллум а’ Барр. Поговаривали, что в детстве он заблудился и заночевал под холмом всего в паре шагов от своего дома – не иначе как попутал малый народец – и потому его и прозвали Каллум-с-Холма. С тех самых пор он был немного не в себе, бывало, бормотал себе под нос или видел то, чего не видели другие, но деревенские от него не отвернулись. Ведь помимо всего прочего Каллум теперь умел предсказывать погоду и безо всяких примет и много чего еще предвидел: когда заболеет скот и сломает ногу старая Элспет, и потому, когда наступило время, большинство, даже не сомневаясь, выбрали старостой его. Таким даром наделили Каллума феи, уведя на одну ночь в свои холмы, а что той ночью приключилось, никогда никому не рассказывал, но оттого, говорили, и поседел рано.