И быть может, его бережливость и излишняя осторожность и схоронила многих от беды, но, возможно, стольким же она и навредила. Староста Каллум был той рыбой, что никогда не плыла против течения, и всегда безропотно соглашался на любые заявления лэйрда и его арендаторов, будь то непомерная плата за землю или просьба отдать последнюю корову. В любом случае жаловаться никто в деревне не смел, да и не заведено было менять одного старосту на другого, лучшей бы жизни здесь, на самом краю земли, это бы не сделало.
- Что ж, молодые люди, расходитесь по домам, - выдохнул староста Каллум, развернувшись к Лахлану спиной, словно тот и вовсе не выходил из дома. Лахлан застыл, не зная, что и думать. Сердился ли на него староста, презирал, или же просто не хотел разжигать еще большей вражды между своими людьми?
Видя, что люди после его речи так и не сдвинулись с места, Каллум а’ Барр вдруг замахал руками и зашикал, как на ворон, слетевшихся на взошедший урожай:
- Falbh! Falbh!
Нехотя толпа начала отступать. Первыми зашевелились матери, потянувшие сыновей прочь, кого-то за руки, а кого-то и вовсе за уши, словно сюда явились лишь для того, чтобы забрать своих сорванцов.
Лахлан все стоял и ждал – быть может, староста захочет поговорить, когда все уйдут, но тот так и не развернулся. Все стоял к нему спиной, сложив руки на груди, и пока последний человек, а была это никто иная как Бренна, одарившая Лахлана жгучим ненавистным взглядом, не отвернулся от одинокой лачуги и не отправился прочь, не сошел он с места. Лахлан все смотрел вслед его сгорбившейся фигуре, медленно спускающейся с холма, будто бы надеясь, что староста обернется и все-таки выскажет, каким негодяем он стал. Но этого не произошло. Староста Каллум даже не хотел и смотреть на него, не то что бы заговаривать.
Автор приостановил выкладку новых эпизодов