Все они в Гагенау курили и накачивались пивом. После десятка таких визитов Дерош запросил пощады, и ему дозволили проводить вечера у невесты.
Вскоре влюбленных с мецской эспланады должным образом сочетал браком мэр города, почтенный чиновник, который до французской революции, вероятно, был там бургомистром и частенько сажал себе на колени маленькую Эмилию; вполне возможно, что именно он и записал в акты гражданского состояния дату ее рождения — недаром накануне свадьбы он шепнул ей:
«Ну, почему вы не выбрали себе в мужья добропорядочного немца!»
Эмилию, судя по всему, мало трогали национальные различия. В общем, примирился с усами поручика и Вильгельм, потому что, надо признать, вначале эти двое относились друг к другу настороженно; но так как Дерош очень старался преодолеть себя, Вильгельм ради сестры тоже проявлял добрую волю, а тетушка, со своей стороны, вносила в каждую встречу тепло и умиротворение, то под конец между ними установились самые дружественные отношения. Когда брачный контракт был подписан, Вильгельм сердечно обнял зятя. Церемония закончилась около девяти утра, и все четверо в тот же день отбыли в Мец. В шесть вечера карета остановилась в Битше у трактира с громким названием «Дракон».
Нелегкое дело путешествовать в этом краю, где что ни шаг, то либо ручей, либо роща; на каждую милю приходится с десяток косогоров, и почтовая карета, можно сказать, вытряхивает душу из пассажиров. Должно быть, из-за этой тряски новобрачная и почувствовала себя плохо к тому времени, когда они подъехали к трактиру. Тетушка и Дерош не отходили от нее, а Вильгельм, зверски голодный, спустился в небольшой зал, где в восемь вечера подавали ужин офицерам форта.
О приезде Дероша еще никто не знал. В этот день весь гарнизон был занят осмотром Гусполетденских зарослей. Не желая отлучаться от жены, Дерош запретил трактирщице даже упоминать его имя. Все трое — Эмилия с тетушкой и он — сидели у оконца и наблюдали, как возвращаются в форт отряды, как с наступлением сумерек на гласис высыпают солдаты в расстегнутых мундирах, с аппетитом жующие хлеб из своего рациона с козьим сыром, купленным в войсковой лавке.
Меж тем Вильгельм, чтобы занять время и заглушить голод, раскурил трубку и, стоя на пороге, вдыхал табачный дым пополам с кухонными ароматами — двойную усладу для незанятой головы и пустого желудка. При виде приезжего в нахлобученной по самые уши каскетке и синих очках, нацеленных на дверь кухни, офицеры поняли, что у них будет сотрапезник, и решили свести с ним знакомство: если он из дальних краев, неглуп и осведомлен о последних событиях, значит, им повезло, а если из ближних мест и способен только тупо молчать, что ж, над дураком и посмеяться не грех.
К Вильгельму подошел подпоручик и с преувеличенной учтивостью, граничащей с издевкой, спросил:
— Добрый вечер, сударь, не знаете ли вы, что нового в Париже?
— Нет, сударь, не знаю, а вы? — невозмутимо ответил Вильгельм.
— Откуда нам знать новости, сударь, мы же безвылазно сидим в Битше.
— А я, сударь, безвылазно сижу у себя в кабинете.
— Ах так! Значит, вы служите в инженерных войсках?
Эта стрела по адресу синих очков всех очень повеселила.
— Сударь, я служу письмоводителем у нотариуса.
— Что вы говорите! В ваши-то лета? Это просто поразительно!
— Сударь, — сказал Вильгельм, — может быть, вам угодно, чтобы я предъявил вам свидетельство о рождении?
— Ну что вы, зачем!
— В таком случае извольте сперва заверить меня, что это не насмешка надо мной, и уж тогда я дам ответ на все интересующие вас вопросы.
Все кругом сразу примолкли.
— Право, я без всякого злого умысла спросил, не в инженерных ли вы войсках: все дело в ваших синих очках. Кто ж не знает, что носить очки дозволяется только офицерам этого рода войск.
— Да с чего вы взяли, что я вообще военный?
— В наше время все мужчины военные. Вам нет и двадцати пяти, значит, вы служите в армии, ну, разве что очень богаты, у вас рента в пятнадцать или двадцать тысяч франков, ваши родители не поскупились… Но тогда вы не стали бы обедать за общим столом в трактире!