Я прыгнул вниз и медленно начал продвигаться вперед; в течение нескольких минут я ровно ничего не видел. И вдруг, подняв свой фонарик повыше, я заметил на степе какой-то темный занавес. Сердце мое бурно забилось: я почувствовал, что сейчас увижу наконец предмет столь страстных моих поисков. Я бросился к занавесу, я ухватился за него, я отдернул его — и Невеста дьявола устремила на меня пронзительный свой взгляд; но… но… портрет этот… портрет этот был… это был…
— Да говорите же, — вскричал я нетерпеливо.
— О боже! Это был портрет Лауры![262]
— Как!
— Не знаю, сколько времени простоял я неподвижно, глядя на него… Краски его были так ярки, так свежи, словно этот портрет только что сняли с мольберта. Я видел перед собой ад, если ад представал когда-либо взору смертного. Потом чары рассеялись: начинало светать, я устремился обратно к люку, и одним прыжком взлетел наверх, на каменный пол церкви; и я бросился бежать прочь. Но с этой страшной ночи портрет этот завладел всеми моими помыслами. Он преследует меня даже в снах моих… он стоит у меня перед глазами и тогда, когда я бодрствую, и… и… (тут голос его зазвучал громче и пронзительнее) вот он! Вот он!
Я следил взглядом за всеми движениями его руки, но не видел ничего, что могло бы хоть в какой-то мере оправдать эти странные его слова. Вслед за тем он вскочил и, схватив свою шляпу, с искаженным лицом, с блуждающими глазами выбежал вон.
Спустя несколько дней после этого разговора я встретил его на улице; он пожаловался, что портрет-призрак безжалостно преследует его и он потерял уже надежду обрести покой на этом свете. Я послал к нему своего врача, но художник отказался принять его; я пошел к нему сам — он не пожелал говорить и со мной. И все же я отправился к нему вновь. Найдя дверь в его квартиру открытой, я решил пренебречь правилами учтивости и вошел, надеясь хоть каким-нибудь способом развеять его мрачную тоску. Я нашел его сидящим за столом; припав к нему головой, он, казалось, даже не заметил моего прихода. Прошло несколько минут, он не шевелился, и мною овладел вдруг страх — я его окликнул. Он не ответил. Я хотел приподнять его со стула, обнял за плечи, но в это самое мгновение к ногам моим скатился стеклянный пузырек, на котором прочел я надпись: «Опий».
Бедный художник был мертв.
Венские похождения
Печатались в виде отдельных очерков в журналах и газетах «L'Artiste», «La Presse», «Revue de Paris» и др. между 1840 и 1848 гг. В несколько сокращенном виде вошли в книгу «Путешествие по Востоку» (1851), в которой Нерваль объединил два своих путешествия — в Швейцарию и Вену осенью — зимой 1839—1840 гг. и собственно путешествие на Восток в 1843 г.[263]
Ты взял с меня обещание, что я буду время от времени посылать тебе из своего путешествия сентиментальные заметки, которые, как ты уверяешь, интересуют тебя больше, нежели любые красочные описания. Итак, я начинаю, и да помогут мне Стерн и Казанова[264] позабавить тебя. У меня, правда, большое желание посоветовать тебе просто перечитать их, ибо, говоря по правде, друг твой не обладает ни стилем одного, ни многочисленными достоинствами другого, и весьма рискует, идя по их стопам, поколебать твое доброе мнение о нем. Но так уж и быть, поскольку речь идет главным образом о том, чтобы поставлять тебе наблюдения, из которых ты станешь извлекать свои философические максимы, постараюсь записывать наобум все, что будет со мной случаться, независимо от того, интересно это или нет, и делать это, по возможности, каждый день, на манер капитана Кука, который пишет, что такого-то числа видел чайку или пингвина, а такого-то — качающуюся на волнах корягу, что здесь море было прозрачным, а там — взбаламученным. Но сквозь эти незначительные подробности, за этой переменчивой волной виделись ему в мечтах неведомые благоуханные острова, и в конце концов однажды вечером он приставал к одному из этих тихих приютов чистой любви и вечной красоты.
21 [ноября]. Я выходил из театра Леопольдштадта[265]. Должен прежде всего сказать тебе, что я из рук вон плохо понимаю наречие, на котором изъясняются здесь, в Вене. Так что мне просто необходимо было пуститься на поиски какой-нибудь привлекательной горожанки, которая согласилась бы содействовать моему знакомству со здешним разговорным языком. Именно это советовал путешественникам Байрон[266]. И потому я уже целых три дня всюду — в театрах, в казино, в танцевальных залах, называемых здесь «Шперль», гоняюсь за разными брюнетками и блондинками (впрочем, здесь сплошь одни блондинки) и всё без всякого толка. И вот вчера, отметив себе место в театре Леопольдштадта, выхожу из него и в дверях сталкиваюсь с прелестной блондинкой, которая спрашивает меня, начался ли уже спектакль. Из разговора с ней выясняю, что она служанка и что ее госпожа, желая провести ее в зрительный зал, велела подождать себя у входа в театр. Я тут же рассыпаюсь мелким бесом, предлагаю взять ложу в первом ярусе или на авансцене, обещаю роскошный ужин и — получаю оскорбительный отказ. У здешних женщин против нахалов всегда имеются наготове в высшей степени презрительные формулы негодования, которых, впрочем, не следует слишком пугаться.
262
263
Европейские впечатления — Швейцария, Вена и Средиземное море, включая Грецию, — составили «Вступление: на Восток». В основу перевода положен текст книги; в отдельных случаях, оговоренных в примечаниях, дополнен текстом журнальных публикаций, исключенных автором из книги по соображениям художественного, а иногда и цензурного порядка (книга вышла после поражения революции 1848 г., в условиях наступившей в Европе реакции). «Вступление» целиком посвящено Другу — Филотею О'Недди, литератору из романтического окружения Нерваля.
264
◦
◦