— Да нет, — отвечает молоденькая служанка (я немного редактирую для тебя весь этот диалог, вернее, сокращаю его), — госпожа на то рассердилась, что этот молодой человек вчера вечером пришел за Катариной, которая наврала ему, будто она нужна будет госпоже до самого вечера, а сама ушла с вами; вот они с госпожой очень долго и объяснялись.
Теперь посуди сам, друг мой, в каком я оказываюсь положении: я собирался пойти с ней вечером на спектакль, а затем в «Конверсасьон», где играет музыка и поют, а вместо этого сижу здесь в Gasthof[271] за стаканом розолио, ожидая, чтобы открыли театр. Но какова бедняжка Катарина! Увижу я ее теперь только завтра, буду ожидать на той улице, по которой она идет к своей госпоже, и все тогда узнаю!
23-е. Я только что спохватился, что ведь ни словом еще не обмолвился о городе. А нужен же какой-то фон, на котором развертываются мои романтические приключения, иначе ты недостаточно ясно будешь все это себе представлять.
На первый взгляд город кажется весьма заурядным. Сначала тянутся бесконечные предместья с однообразными домами, затем долго едешь по широким аллеям, кольцом огибающим крепостные стены, и наконец за городским валом, опоясанный стенами и рвами, открывается сам город, по величине своей не превышающий величины одного парижского квартала. Вообрази себе на мгновение, что квартал Пале-Рояль отторгнут от Парижа, обнесен городскими стенами, окружен бульварами в четверть лье шириной, а вокруг остаются все предместья во всей их протяженности — и у тебя будет полное представление о расположении Вены, о ее благосостоянии и оживленности. Тебе, конечно, сразу же придет в голову, что при таком устройстве города роскошь и нищета не соприкасаются между собой, и этот центральный квартал, исполненный блеска и великолепия, действительно нуждается в ограждающих его рвах и бастионах, дабы держать на почтительном расстоянии бедных и трудолюбивых обитателей предместий.
Я почувствовал смертельную грусть в тот день, когда прибыл в эту столицу. Было это туманным осенним днем, около трех часов пополудни; по широким аллеям, отделяющим город от предместий, разгуливали элегантные мужчины и разряженные женщины; ожидавшие их кареты вереницей выстроились вдоль бульвара. Дальше, под темнеющими воротами крепостной стены, теснилась пестрая толпа, и, смешавшись с ней, я миновал укрепления и вдруг оказался в самом центре большого города. Но горе тому, кто на этой прекрасной гранитной мостовой не катит в карете, горе бедняку, мечтателю, горе безвестному прохожему! Здесь есть место для одних лишь богачей и их лакеев, для банкиров и для торговцев. С грохотом катятся навстречу друг другу кареты среди все сгущающихся сумерек, которые так быстро наступают на этих узких улочках меж высокими домами. Сверкают огнями витрины лавок, освещая выставленные там предметы роскоши. Зажигают свет в больших передних особняков, и огромные швейцары в богатых ливреях в каждом подъезде ждут карет своих господ, постепенно возвращающихся домой. Безумная роскошь во внутреннем городе и нищета в окружающих его кварталах — вот впечатление, которое производит Вена на первый взгляд.
И нет ничего печальнее, как быть вынужденным по вечерам покидать ярко освещенный центр и возвращаться в предместье. Бредешь этими длинными аллеями с их бесконечными рядами фонарей, тянущихся чуть ли не до горизонта; тополя трепещут под порывами ветра; приходится перебираться через какую-то речку, через какой-то канал с темнеющей внизу водой, и только доносящийся со всех сторон унылый бой башенных часов напоминает, что находишься внутри города. Но вот доходишь до предместий и вдруг чувствуешь себя в каком-то совсем другом мире, где легче дышится и живут веселые, разумные, добрые горожане; если и встретишь еще какую-нибудь карету, то направляется она в сторону балов и театров; на каждом шагу слышится музыка и шарканье танцующих, навстречу попадаются группки весельчаков, распевающих хоры из опер. Погребки и таверны соперничают друг с другом ярко освещенными вывесками и причудливыми транспарантами, здесь выступают певицы из Штирии, там — итальянские импровизаторы, обезьяний театр, акробаты, примадонна парижской оперы; какой-то моравский Вам-Амбур[272] со своими зверями, какие-то фокусники, — словом, все то, что у нас в Париже можно увидеть лишь в дни больших праздников, здесь щедро преподносится завсегдатаям таверн, и притом совершенно бесплатно. Немного дальше объявление о «Шперле», заключенное в рамку из цветных стеклышек, взывает одновременно и к высшему сословию, и к господам военным, и к любезной публике; балы-маскарады, балы «обыкновенные», балы в ознаменование дня какой-либо святой — таков уж здешний вкус.