Таковы развлечения, которым предается венское население в течение зимы. И только зимой можно изучать этот город — полуславянский, полуевропейский — во всех своеобразных оттенках его характера. Летом высший свет покидает его, отправляется в Италию, в Швейцарию, на морские купания или проводит лето в своих замках в Венгрии, в Богемии. Народ устремляется на Пратер, в Гицинг, в Аугартен, принося туда с собой свои веселые праздники, свои упоительные вальсы и нескончаемые ужины. И тогда надо сесть на пароход, идущий по Дунаю, либо в имперскую почтовую карету и проститься с этой столицей, предоставив ее обычной ее жизни — столь разнообразной и в то же время столь монотонной.
Летом Вена становится таким же унылым городом, как Мюнхен в любое время года.
Продолжение дневника
11 февраля. Вернемся к моим похождениям… А теперь, трубите в фанфары, трубачи! Забудем все вчерашние наши поражения, и пусть реют знамена в знак одержанных нами ныне побед. Мы воздымаем на сей раз роскошные знамена из шелка и льна. И вот мы уже из предместья перебрались в город, а из города… Нет, не будем пока торопиться.
Друг мой, до сих пор я прилежно описывал тебе все свои любовные похождения с красавицами низших классов. Бедные голубки! А ведь они были такими добрыми, такими нежными… Первая подарила мне всю ту любовь, на какую была способна; затем, подобно прекрасному ангелу, она улетела навестить в Брюнне свою матушку. Две другие выказывали мне истинное расположение и приоткрывали мне навстречу улыбающиеся свои губки, подобные цветам, сулящим в будущем прекрасные плоды… нужно было только капельку повременить, запастись терпением, дабы дать им возможность не посрамить чести города и его предместий. Но что поделаешь, красавицы мои, француз — существо непостоянное!.. Француз сломал венский лед, преграждающий путь обычному путешественнику, тому, кто не более как мимолетный гость. У нас уже есть теперь в городе Вене свои владения, мы обрели ныне права и привилегии, мы теперь уже вхожи к светским дамам. «Это ведь не шутка — светские дамы!» — как говаривал мой друг Бокаж[308].
Может быть, ты думаешь, что я с ума схожу от радости? Да нет, я совершенно спокоен. Я сообщаю тебе то, что есть, только и всего.
И я не знаю теперь, должен ли я продолжать свои откровенные признания, о друг мой! Как ты можешь убедиться, я долго колебался, прежде чем решиться послать тебе это письмо. Не является ли оно предательством по отношению к тем милым созданиям, которым и в голову не приходило, что тайна их красоты, их капризов станет гулять но белу свету и будет в четырех сотнях лье от них ублажать мысль некоего равнодушного моралиста (то бишь тебя!) и служить ему материалом для серии физиологических очерков?
Только боже тебя сохрани открывать кому-нибудь — в особенности парижанам — секрет нашей с тобой переписки; или скажи им, что все это чистый плод воображения, что все это происходит так далеко от нас (как говорит Расин в предисловии к «Баязету»[309]) и, наконец, что все имена, адреса и прочие приметы даны в достаточно измененном виде, чтобы ничто в этом отношении не обернулось бы нескромностью. Впрочем, не все ли равно, в конце концов?.. Мы ведь с тобой не живем, не любим. Мы изучаем жизнь, мы просто философы, черт побери!
Представь себе большой, покрытый резьбой мраморный камин. Камины — большая редкость в Вене, и встречаются они только во дворцах. Кресла и диваны на позолоченных ножках. Вдоль стен зала тянутся позолоченные консоли; панели… ей богу, и панели тоже покрыты позолотой. Как видишь, обстановка самая что ни на есть великосветская.
Три прелестные дамы сидят перед этим камином: одна из них — коренная жительница Вены, вторая — итальянка, третья — англичанка. Одна из них троих — хозяйка дома. Двое из присутствующих здесь мужчин — графы, один — венгерский князь, еще один — министр, все остальные — многообещающие молодые люди. Среди вышеупомянутых господ находятся мужья этих дам, а также вполне узаконенные любовники; но ты ведь знаешь, такие любовники обычно в конце концов переходят на положение мужей, то есть их уже перестают считать мужчинами. Последнее замечание весьма глубокомысленно, поразмысли над ним хорошенько.
308
309