— Дорогой маркиз, я не гоню вас, но мне надобно написать письмо.
Он поднимается, я тоже встаю. Она говорит мне:
— Нет, вы останьтесь. Надо же мне дать вам это письмо.
И вот мы остаемся вдвоем. И она говорит: — Никакого письма я вам давать не собираюсь; поболтаем немного — такая скука, когда приходится говорить сразу со всеми!
Но… мне кажется, история, которую я собрался рассказать тебе, как нельзя более банальна. Похвастаться этим приключением? К чему? Признаюсь тебе даже, что все это плохо кончилось. Я с большим увлечением описывал тебе прежние свои случайные любовные встречи, но то были лишь своего рода очерки чужеземных нравов; и речь шла о женщинах, которые не говорят толком ни на одном европейском языке… что же до того, о чем я должен был бы рассказать тебе теперь, то я вовремя вспомнил строку Клопштока[312]: «И здесь грозит мне скромность бронзовой десницей».
P. S. Прошу тебя, отнесись снисходительно к этим бессвязно написанным письмам. Этой зимой я жил в Вене словно в каком-то смутном сне. Может быть, на сердце мое и на ум уже начинает действовать расслабляющая атмосфера Востока? Но я ведь только еще на полпути к нему.
Адриатическое море
Какая катастрофа, мой друг! Как рассказать тебе обо всем, что приключилось со мной, и еще — как отважиться доверить это конфиденциальное письмо имперской почте? Вспомни, ведь я все еще нахожусь на территории Австрии, то есть на пространстве, от нее зависимом, — на палубе «Франциска Первого», парохода, принадлежащего австрийскому Ллойду. Пишу тебе, отплывая из Триеста, довольно унылого города, расположенного на косе, выступающей в Адриатическое море, с длинными прямыми улицами, пересекающимися под прямым углом, в котором никогда не утихает ветер. Разумеется, в темных горах, что вырисовываются на горизонте, есть прекрасные ландшафты, но ты можешь прочитать превосходное описание этих красот в «Жане Сбогаре» и «Мадемуазель де Марсан» Шарля Нодье, и не к чему начинать описывать все это сызнова. Что касается того, каким образом я из Вены попал сюда, то всё это путешествие я проделал по железной дороге, если не считать тех двадцати приблизительно лье, которые преодолел, пробираясь через горные ущелья среди покрытых инеем сосен. Было зверски холодно. Это было не слишком весело, но весьма соответствовало душевному моему состоянию.
Ты спросишь, почему же отправляюсь я на Восток не по Дунаю, как намеревался вначале. На это я отвечу тебе, что из-за любовных своих дел, задержавших меня в Вене гораздо дольше, чем я того хотел, я опоздал на последний пароход, шедший по направлению к Белграду и Землину, где обычно забирают турецкую почту. Начался ледоход, навигация прекратилась. Я втайне надеялся, что смогу прожить в Вене всю зиму и уеду оттуда только весной… а может быть, и вовсе не уеду. Но боги рассудили иначе.
Нет, пока я ничего еще не буду тебе рассказывать. Для этого необходимо, чтобы безбрежные морские просторы легли между мной и… сладостным, грустным воспоминанием. А знаешь, куда я еду теперь на этом прекрасном судне австрийского Ллойда?
Я еду предаваться мечтам о своей любви… и не где-нибудь, а на острове Киферы (Чериго).
Мы плывем по Адриатическому морю в ужасающую погоду; вокруг не видно почти ничего — только сумрачные берега Иллирии смутно вырисовываются слева да многочисленные островки Далматинского архипелага. Даже Черногория лишь темным силуэтом обозначена на горизонте, мы заметили ее только тогда, когда проходили мимо Рагузы, города на вид совсем итальянского, судя по очертаниям. Потом мы останавливались в Корфу, где погрузили уголь и приняли на борт нескольких египтян под командой некоего турка по имени Солиман-Ага. Эти славные люди расположились на верхней палубе, где целый день сидят на корточках, а по ночам лежат — каждый на своем коврике. Один только их начальник проводит время с нами на нижней палубе и вместе с нами столуется. Он немного говорит по-итальянски и довольно общительный малый.
Буря разыгралась еще больше, когда мы стали приближаться к Греции. Во время обеда поднялась такая ужасная качка, что сотрапезники начали под громкий хохот тех, кто хорошо ее переносит, один за другим спешно выходить из-за стола, чтобы скорее улечься в свои подвесные койки.
312