Председатель делал вид, будто он — г-н Низар[333], асессоры были похожи на господ Кузена и Гизо[334], у которых я учился в Сорбонне. Но в отличие от тех времен я пришел не на экзамен. Мне предстояло выслушать смертный приговор.
На столе были разложены английские и американские magazines[335], а также множество иллюстрированных книжонок по six pence[336] каждая, на которых я смутно различал имена Эдгара По, Диккенса, Эйнсуорта и т. д.; по правую руку от судей высились три тощие и сумрачные фигуры в облачениях из латинских диссертаций, напечатанных на атласе, и мне удалось даже разобрать названия: «Sapientia», «Etilica, «Grammatica»[337]. Призраки-обвинители презрительно выкрикивали по моему адресу следующие слова: «Фантаст! Реалист!! Фельетонист!!!»
Я расслышал несколько фраз из обвинительной речи; голос, произносивший ее, был вполне достоин г-на Патена: «От реализма до преступлений всего один шаг, ибо преступление по самой своей сути реалистично. Фантазизм это прямой путь к обоготворению чудовищ. Фельетонизм довел этот заблудший ум до того, что вот он гниет в тюремной камере на сырой соломе. Он и ему подобные начинают с посещения Поля Нике, затем они сотворяют себе кумира из женщины-мериноса с рожками, а кончают тем, что в городе Крепи их берут под арест за бродяжничество и неумеренное трубадурство».
Я пытался возражать, называл имена Лукиана, Рабле, Эразма и прочих классиков-фантастов. И сам почувствовал, что становлюсь претенциозным.
Тогда, обливаясь слезами, я воскликнул:
— Confiteor! Plangor! Juro!..[338] Клянусь больше не грешить этими творениями, преданными проклятию Сорбонной и Французским Институтом, буду писать теперь только на темы исторические, философические, филологические и статистические… Мне как будто не верят?.. Ну хорошо, начну строчить романы добродетельные и пасторальные, добиваться премий за поэтичность и этичность, буду сочинять книги против рабства и в защиту младенцев, дидактические поэмы… трагедии! Да, да, трагедии!.. Я даже продекламирую сейчас ту, которую сочинил в предпоследнем классе, — она как раз вспомнилась мне!..
Видения исчезли, испуская жалобные вопли.
Мораль
Глухая ночь! Где это я? В застенке!
Неразумный человек! Вот к чему привело тебя чтение английского очерка под названием «Ключ от улицы»… Ищи теперь ключ от вольного простора!
Засовы залязгали, дверь заскрипела. Тюремщик спросил, хорошо ли мне спалось.
— Отлично! Просто отлично!
Нельзя же быть неучтивым.
— Как отсюда выбраться?
— Наведут справки в Париже и, если отзывы будут благоприятные, дня через три-четыре…
— А можно мне поговорить с каким-нибудь жандармом?
— Тот, который приставлен к вам, должен вот-вот прийти.
Вошедший жандарм показался мне посланцем небес.
— Ну и повезло же вам!
— Повезло? В чем? — А в том, что сегодня у нас день сношений с Санлисом, значит, вы предстанете перед товарищем прокурора. Вставайте, пойдем.
— А как я попаду в Санлис?
— На своих двоих. Пять лье, сущие пустяки.
— Да, но если польет дождь… меж двух жандармов, по раскисшим дорогам…
— Имеете право нанять карету.
Пришлось нанять карету. Сущие пустяки, каких-нибудь одиннадцать франков, да еще два франка тюремщику за услуги, в сумме тринадцать франков. Злосчастная моя судьба!
Впрочем, оба жандарма были весьма любезны, я даже подружился с ними, рассказывая, пока мы ехали в Санлис, какие сражения происходили тут во времена Лиги. Когда впереди завиднелась башня Монтепиллуа, рассказ мой стал патетичен, я описал им битву на этом клочке земли, перечислил эскадроны драгун, вкушающих вечный сон в этих мирных полях; мои провожатые даже остановили карету и пять минут созерцали башню, а я меж тем объяснял, как в ту эпоху был устроен укрепленный замок.
История! Археология! Философия! Значит, вы все-таки на что-то годны!
Городок Монтепиллуа расположен на лесистом взгорье, и туда пришлось взбираться пешком. Мои добрые стражи из Крепи передали меня санлисским жандармам и не забыли сказать при этом:
— В карете остался его двухдневный паек хлеба.
— Хотите позавтракать? — с полным доброжелательством спросили у меня.
— Прошу прощения, но в этом я похож на англичан: ем очень мало хлеба.
— Ну, это вопрос привычки.
Новые мои стражи были, пожалуй, менее любезны, чем прежние.
— А теперь придется выполнить маленькую формальность, — сказал один из них.
333
334
◦
◦