По выходе из коллежа Жерар сначала подчинился желанию отца избрать его профессию. Но вскоре ему стало ясно, что медицина не сможет стать его истинным призванием. Юноша, уже на школьной скамье пробовавший свои силы в поэтическом творчестве, впервые громко заявил о себе в литературе в 1828 г. как переводчик «Фауста» Гете. Это был уже третий перевод первой части трагедии, но двадцатилетний дебютант сумел намного превзойти своих предшественников. Он частично отступил от французской традиции переводить стихи прозой и значительную часть «Фауста» перевел стихами. Перевод этот сразу обратил па себя внимание, и молодой Гектор Берлиоз положил его в основу своих «Сцен из Фауста» (1829), а впоследствии — и драматической легенды «Осуждение Фауста» (1846). Перевод Жерара (именно так он подписывал свои первые публикации) удостоился высокой похвалы и самого автора «Фауста». 3 января 1830 г., прочитав его, Гете сказал своему секретарю Эккерману: «По-немецки я уже «Фауста» читать не в состоянии, но во французском переложении все это звучит для меня по-новому, свежо и остроумно».
Окрыленный успехом Жерар начинает писать для театра. Его первый опыт — мелодрама «Ган Исландец» (1829) по роману В. Гюго — остался «драмой для чтения» и не был опубликован, но «Песня о Гане Исландце» много раз перепечатывалась в поэтических сборниках Нерваля. Она служит характерным образцом того увлечения «ужасами», начало которому положил этот ранний роман Гюго и которое было подхвачено молодыми романтиками на пороге 1820–1830-х гг. Тогда же состоялось и знакомство Жерара с вождем романтической школы Виктором Гюго, которому он посвятил несколько стихотворений (см. в настоящем издании «Доктринеры» и «Виктору Гюго, подарившему мне свою книгу о Рейне»). Завязываются дружеские отношения и с другими романтиками — художниками Селестеном Нантейлем, Эженом Девериа, Жаном Дюсеньером, молодыми литераторами Петрюсом Борелем, Арсеном Уссэ и другими, на короткое время составившими кружок «Малый Сенакль» — в подражание «большому» Сенаклю Виктора Гюго. Жерар принимает окончательное решение отказаться от занятий медициной (тем не менее во время холерной эпидемии 1832 г. он вместе с отцом оказывал помощь больным). Ему вообще были чужды принятые в его семейном окружении понятия об обеспеченном и стабильном общественном положении. И до конца дней он остался далек от буржуазного практицизма и деловой хватки, которые у иных его повзрослевших друзей и собратьев по перу превосходно уживались с творческими порывами и взлетами фантазии.
Образ жизни Жерара с начала 1830-х гг. внешне вписывался в привычные нравы парижской артистической богемы — бесшабашное веселье ночных дружеских сборищ чередовалось с напряженной, поглощающей все силы работой для журналов, газет, театров; приобретение дорогих антикварных раритетов — картин и мебели — сочеталось с полной неустроенностью быта, пренебрежением к нему и нехваткой средств для самых насущных надобностей. Двадцать лет спустя, в последние годы жизни, которые были ничуть не более устроенными и благополучными, Жерар воссоздаст эту атмосферу своей юности в книге «Маленькие замки богемы» (1853) и в серии зарисовок («Прогулки и воспоминания», «Октябрьские ночи»). Для многих товарищей Нерваля подобный образ жизни был недолговечной данью моде, молодечеством и желанием «эпатировать буржуа» — ошеломить и подразнить ограниченных и бездуховных обывателей. Для Жерара — деликатного и неизменно корректного, кроткого и доброжелательного — отрешенность от привычных форм устоявшегося буржуазного быта была естественной и органичной. Он был вечным скитальцем, «странствующим энтузиастом» в духе своего любимого писателя Гофмана, независимо от того, какими масштабами измерялись его скитания: закоулками ночного Парижа, тихими провинциальными городками родного края — Валуа, европейскими странами — Германией, Бельгией, Швейцарией, Италией, которые он изъездил, или далеким путешествием на Восток — в Египет и Сирию.
В 1834 г. Жерар получил в наследство после смерти деда порядочную сумму, которая могла бы обеспечить ему материальную независимость. Однако он предпочел осуществить свою давнюю мечту — совершил путешествие в Италию, эту страну обетованную европейского романтизма. Его влекли туда не столько сокровища ренессансной культуры, сколько следы поздней, эллинистической античности, их соприкосновение с давно уже интересовавшими его восточными культами. Впечатления эти позднее отложились в повести «Октавия» и в цикле сонетов «Химеры».