— А что вы думаете об экстазах госпожи Гюйон[37]?
— Фенелон ее считает святой, а Боссюэ, который сперва нападал на нее, ныне уже готов признать ее вдохновленной свыше.
— Сдается мне, мой шевалье, — сказал капитан, — что вы имеете некоторое отношение к богословию.
— Я отказался от всего этого… Я стал квиетистом[38], особенно с тех пор, как прочитал в одной книге под названием «Презрение к миру», что «человеку выгоднее совершенствовать себя во имя бога, нежели обрабатывать землю, до которой ему нет дела».
— Но, — сказал капитан, — в наши дни все только и делают, что следуют этому правилу. Кто у нас нынче обрабатывает землю? Люди сражаются, охотятся, занимаются контрабандой соли… ввозят товары из Германии, из Англии, продают запрещенные книги. Те, у кого водятся деньжонки, становятся откупщиками; но обрабатывать землю?.. Этим занимаются одни бездельники.
Аршамбо понимал, что все это говорится в насмешку.
— Господа, — сказал он, — сюда я попал случайно, но, сам не знаю почему, я чувствую себя своим среди вас… Я потомок одного из тех благородных военных родов, что боролись против королей и которых всегда подозревают в мятеже. Я не протестант, но сочувствую тем, кто протестует против абсолютной монархии и злоупотреблений, кои суть ее следствие… Моя семья отдала меня в священники. Я отрекся от духовного сана и обрел свободу. Сколько вас всего?
— Шесть тысяч, — отвечал капитан.
— Я уже успел послужить в армии с тех пор, как оставил церковное поприще… Я даже пытался сколотить полк… Но покойный мой дядюшка так подорвал наше состояние, что я просто не мог попросить у своих родных тех денег, на которые первоначально рассчитывал. Господин де Лувуа[39] доставил нам много огорчений!
— Дорогой сеньор, — сказал капитан, — вы, сдается мне, — человек храбрый… Всё ведь еще можно исправить. Где вы жительствуете в Париже?
— Я рассчитываю остановиться у своей тетушки, вдовствующей графини де Бюкуа.
Тут один из посетителей харчевни встал и сказал людям, сидевшим с ним за одним столом: «Это тот самый, кого мы ищем». Все знали, что человек этот — тайный агент; он вышел и пошел искать офицера из полицейской стражи.
И в ту самую минуту, когда Аршамбо де Бюкуа, за которым явился его слуга, садился в свою карету, к нему подошел полицейский офицер в сопровождении солдат и заявил, что он арестован. Все посетители харчевни высыпали на крыльцо, желая этому помешать. Аршамбо хотел было пустить в ход пистолеты, однако в это время к полицейским подоспело подкрепление.
Путешественника заставили сесть в его карету, двое полицейских сели по бокам, стражники поехали следом. Вскоре достигли они Санса. Тамошний прево сперва всех беспристрастно опросил, после чего обратился к путешественнику:
— Вы аббат де Бурли? — спросил он.
— Нет, сударь.
— Вы едете из Севенн?
— Нет, сударь.
— Вы принадлежите к смутьянам?
— Нет, сударь.
— Да, мне известно, что в харчевне вы назвались де Бюкуа. Но ежели на самом деле вы аббат де Бурли, именующий себя маркизом де Гизаром, не бойтесь в этом признаться, все равно это ничего не изменит: он причастен к делу в Севеннах, вы скомпрометировали себя с мнимыми торговцами солью. И в том, и в другом случае я вынужден препроводить вас в сансскую тюрьму!
В тюрьме Аршамбо де Бюкуа оказался в числе трех десятков мнимых подпольных торговцев солью, которые должны были предстать перед сансским областным судом; присланный на этот судебный процесс прево из Мелена нашел, что арестован он по этому делу напрасно, безо всяких к тому оснований. Однако некоторые обстоятельства его жизни могли быть поставлены ему в вину.
Сначала в течение пяти лет он был военным, потом стал одним из тех, кого тогда называли петиметрами[40], а затем, «пренебрегая христианской верой», объявил себя сторонником религии, которая, «по утверждению некоторых, являла собой религию честных людей» и которую в ту пору называли деизмом.
Вследствие какой-то истории, подробности которой остались неизвестными, но связанной, судя по всему, с некими любовными огорчениями, граф де Бюкуа внезапно впал в благочестие, да столь непомерное, что долго это продлиться не могло. Он отправился к траппистам[41] и попытался соблюдать там пресловутый обет молчания, который так трудно соблюсти… В один прекрасный день монашеский устав наскучил ему, он вновь облачился в офицерский мундир и ушел из монастыря, даже не попрощавшись.
37
38
40
41