Этот офицер показался мне порядочным малым, и когда мы проходили под Новым Мостом, я предложил выпить стаканчик вина ему, а также сопровождавшим нас троим стражникам, у которых на мундирах вышита была какая-то бесформенная фигура, вся утыканная остриями и такая надпись: «Monstrorum terror»[62]. В то время как мы с ними пили, я не удержался и сказал: «Вы-то точно наводите страх… ну, а чудовище это, как видно, я!» Они посмеялись моей шутке, и все мы прибыли в Бастилию в самом лучшем расположении духа.
Комендант принял меня в комнате, обитой желтым штофом с серебряной бахромой, довольно чистой на вид… Он протянул мне руку и предложил с ним позавтракать. Рука у него была холодная, это показалось мне недобрым знаком… Тут появился Корбе, его племянник: держался он этаким вертопрахом, все болтал о своих любовных подвигах в Голландии… об успехе, которым будто бы пользовался в Мадриде, участвуя в бое быков, во время которого дамы так восхищены были его храбростью, что бросали ему яйца, наполненные духами. Когда завтрак кончился, комендант сказал мне: «Я всегда к вашим услугам», — и добавил, обращаясь к племяннику: «Нового гостя надлежит поместить в княжеский павильон».
— Комендант заранее был к вам расположен… — со вздохом сказал аббат де Бюкуа.
— Он виден отсюда, этот павильон… это на первом этаже. Окна закрываются снаружи зелеными ставнями. Только прежде, чем попадешь в камеру, приходится пройти целых пять дверей. Камера показалась мне довольно неуютной, хотя на кровати лежал соломенный тюфяк, а сверху матрац и довольно опрятный парчовый занавес закрывал альков, да еще стояли два кресла, крытые лощеной холстиной.
— Меня устроили куда хуже, — сказал аббат де Бюкуа.
— Только я мысленно посетовал на отсутствие полотенец и простынь, как появился тюремный сторож Рю с постельным бельем, одеялами, вазами, подсвечниками — словом, всем тем, что подобает иметь, чтобы прилично устроиться в этом павильоне.
Наступил вечер, и появился Корбе, а за ним— двое услужающих из тюремной кухни, которые принесли мне обед. Он состоял из хорошо сваренного супа с зеленым горошком, салата с кусочком цыпленка, ломтя говядины, телячьего паштета и бараньего языка, на десерт — бисквит и яблоки ранет. И ко всему этому — бургундское.
— Я бы вполне удовлетворился подобным обедом, — заметил аббат.
— Поклонившись мне, Корбе спросил: «Будете ли вы сами оплачивать свой стол или пожелаете быть должником короля?»
Я ответил, что буду платить сам.
Я не успел еще толком проголодаться после завтрака, которым угостил меня комендант, и предложил Корбе помочь мне управиться с обедом, однако он ответил, что не голоден и отказался даже выпить стакан вина.
— Таково уж его обыкновение, — заметил аббат де Бюкуа.
В это время раздался удар колокола, предупреждающий узников, что им пора расходиться по своим камерам.
— А известно ли вам, — сказал Ренневиль аббату, вставая, — что этот самый Корбе изрядный волокита.
— Да что вы! Этакий урод!
— Да, обольститель… и, пожалуй, слишком уж напористый со здешними узницами. Вчера вечером у нас тут на лестнице была премерзкая сцена… Снизу, из подвала нашей башни, где расположены карцеры, слышался невероятный шум… Потом все стихло… И тут мы увидели сторожа Рю, он поднимался оттуда, и штаны его были в кровяных пятнах. Он нам сказал: «Я только что спас эту бедняжку ирландку, которой домогался господин Корбе… За то, что она отказалась подчиниться его желаниям, он перевел ее в худшую камеру; но она и там продолжала отвергать его, и тогда он отдал приказ перевести ее еще этажом ниже. Когда за ней пришли, она стала сопротивляться, и тут ее потащили силой, да так неловко волокли по лестницам, что она стукалась головой о каждую ступеньку… Я весь измазался в ее крови. Из постели ее вытащили полуголой… и всем этим распоряжался Корбе, и он не сжалился над ней и заставил до конца вынести все эти мучения…»
— Она умерла? — спросил аббат де Бюкуа.
— Нынче ночью удавилась
Глава шестая
БАШНЯ КУЭН
На третьем этаже башни Куэн сосредоточено было довольно избранное общество. Именно сюда поселяли «любимчиков коменданта». Кроме Ренневиля и аббата, здесь находился некий немецкий дворянин, барон фон Пекен, арестованный за то, будто он сказал о короле, что тот «смотрит на все сквозь очки госпожи де Ментенон»; был здесь также некий Фалурде, замешанный в деле с фальшивыми дворянскими титулами; а еще бывший солдат по имени Жак ле Бертон, попавший сюда по обвинению в том, что пел непотребные песенки, в коих недостаточно почтительно говорилось о любовнице короля.