Выбрать главу

Конец этой истории отнюдь не был обнадеживающим. Тем не менее аббат де Бюкуа продолжал готовиться к побегу. С каждой винной бутылки, которую ему подавали, он норовил стащить ивовую оплетку, объясняя тюремному сторожу, что пользуется ими как растопкой, чтобы разжигать по утрам огонь. День-деньской он плел из этих ивовых прутиков веревки, скрепляя их тесьмой, которую отрывал от своих простыней, полотенец и матраца, причем всякий раз старательно подрубал их или зашивал, так что никто ничего не мог заподозрить.

Барон фон Пекен, со своей стороны, занимался тем, что мастерил необходимые инструменты из различных кусков железа, которые ухитрялся находить то здесь, то там, повсюду подбирая старые гвозди и обломки кастрюль. Все это потом оттачивалось, накаливалось на огне и опускалось в фаянсовые кувшины, в которых держали воду.

Самой трудной задачей было найти место, где бы хранились ивовые прутики и готовые веревки. Аббату де Бюкуа удалось приподнять на полу несколько плиток, и они устроили там тайник, чтобы прятать в нем все эти материалы. Но в один прекрасный день пол, державшийся на подгнивших балках, не выдержав постоянного долбления, обрушился, и аббат де Бюкуа вместе с бароном провалились вниз, в камеру, находившуюся этажом ниже; в камере этой содержался некий иезуит, который и до того был сильно поврежден рассудком и которого это событие довело до полного безумия.

Аббат де Бюкуа и его товарищ отделались легкими ушибами. Иезуит же так отчаянно вопил: «Помогите! Спасите!», что аббат стал увещевать его по-латыни, умоляя замолчать и обещая сделать соучастником побега. Тот окончательно потерял голову, вообразив, будто его собираются убивать, и принялся кричать еще пуще.

На эти вопли прибежали сторожа, и тут уж аббат де Бюкуа, так же как и барон, в свою очередь начали что было сил вопить, возмущаясь ненадежностью перекрытий.

Их водворили в прежнюю камеру, и у них достало времени перепрятать веревочные лестницы, хранившиеся под плитами, равно как и железные предметы, необходимые для побега. Но вот однажды в камере их появился слесарь, которому приказано было прорезать в их двери окошечко… Когда аббат спросил, для чего это делается, ему ответили, что через это окошечко будут приносить еду для сумасшедшего иезуита, которого собираются в эту камеру перевести. Что же до них, то их должны переселить в камеру получше. Это известие отнюдь не обрадовало обоих друзей, которые успели к этому времени подпилить оконные решетки и имели уже все основания рассчитывать на успех своего предприятия.

Аббат потребовал свидания с комендантом и заявил, что теперешняя камера ему вполне по вкусу и что, кроме того, ежели вздумают его разлучить с бароном фон Пекеном, обращение последнего в праведную веру станет невозможным, поскольку тот доверяет лишь одним его, аббата де Бюкуа, дружеским увещеваниям… Комендант был неумолим; вернувшись в камеру, аббат сообщил немцу о положении дел.

Он посоветовал ему прибегнуть к притворству и, под видом невыносимой скорби по поводу переселения в другую камеру, разыграть попытку к самоубийству. И барон поистине разыграл ее на славу, ибо вместо того, чтобы выпустить у себя одну капельку крови, он перерезал себе вены на руках так, что аббат, испугавшись вида ручьями текущей крови, стал звать на помощь. Караульные тотчас же дали знать об этом на гауптвахту, и комендант явился самолично, проявляя все знаки глубокого сострадания.

Главной причиной такого его поведения было то обстоятельство, что он уже довольно давно получил приказ об освобождении барона. Однако, чтобы еще какое-то время поживиться за счет денег, которые тот вносил на свое содержание, он старался как можно дольше продержать его в заключении.

После этого случая аббата де Бюкуа перенесли, правда, не в карцер, но в одну из тех каморок на верхнем этаже башни, которые назывались «колпачками». Прежние обитатели этой каморки ухитрились разрисовать ее стены, покрыв их всякими устрашающими изображениями и изречениями из библии, «способствующими приуготовлению ко смерти».

Другие узники, более склонные к политике, нежели к религии, написали на стене такую эпиграмму:

Фуке поныне жаль. При нем Мы жили в веке золотом, Но век серебряный привел нас к переменам — И родился Кольбер[63]; потом в сем мире бренном Зачат был Пеллетье[64] — он глупостью блистал И веком бронзовым французов наказал. Теперь и хлеба нет, не подступиться к ценам — И впрямь железный век настал, Накликанный на нас прожорой Поншартреном[65].
вернуться

63

Фуке поныне жаль… …И родился Кольбер…

◦ Фуке Никола (1615–1680) — суперинтендант финансов; по обвинению в хищениях и заговоре против короля был приговорен к пожизненному заключению.

◦ Кольбер Жан Батист (1619–1683) — выдающийся государственный деятель, министр финансов, назначенный на этот пост после ареста Фуке. Пытался оздоровить французскую экономику введением покровительственных пошлин, созданием мануфактур и другими мерами.

вернуться

64

Пеллетье — точнее: Ле-Пеллетье Клод (1630–1711) — после смерти Кольбера стал его преемником на посту министра финансов, позднее возглавил почтовое ведомство.

вернуться

65

Поншартрен Луи Фелипо (1643–1727) — с 1699 г. генеральный контролер финансов, канцлер Франции.