И французский язык даже у крестьян поражает там своей чистотой, разве что произношение у них своеобразное — окончания слов взлетают в поднебесье, словно песня жаворонка. Детишки — те просто щебечут по-птичьи. В строе фраз порою проскальзывает что-то итальянское — оно и понятно, Медичи с их флорентийской свитой долго жили в этом краю, разделенном тогда на королевские и княжеские уделы.
Продолжая с присущим мне тихим упрямством погоню за пресловутыми Бюкуа в их разнообразных воплощениях, я вчера вечером приехал в Компьен. Что касается парижских архивов, где я успел сделать немногочисленные выписки, они по случаю дня всех святых нынче закрыты.
В гостинице «Колокол», прославленной Александром Дюма, с утра невообразимый шум: лают псы, чистят оружие охотники… Какой-то псарь — я слышал это собственными ушами — сказал своему хозяину: «Вот ваше ружье, господин маркиз».
Значит, на свете еще существуют маркизы!
Но меня занимала охота совсем другого рода… Я спросил, когда открывается городская библиотека.
— В день всех святых она, разумеется, закрыта, — ответили мне.
— А в другие дни?
— Открыта с семи утра до одиннадцати вечера.
Боюсь, как бы меня не постигли здесь еще большие разочарования, чем в других местах. Я запасся рекомендательным письмом к одному из здешних библиотекарей, который известен и как библиофил. Он был так любезен, что не только позволил ознакомиться с книгами городского хранилища, но и показал собственное собрание книг и рукописей поистине бесценных — таких, к примеру, как неизданные письма Вольтера или сборник песен, положенных на музыку и собственноручно переписанных Руссо — с великим умилением смотрел я на четкий, прекрасный его почерк! «Старые песни на новый лад» — так озаглавлен этот сборник, и вот первая из них в духе Маро:
Воспоминание о Руссо навело меня на мысль вернуться в Париж через Эрменонвиль — путь самый короткий по расстоянию и самый долгий по времени, при том что парижская железная дорога на Компьен делает немыслимый крюк.
Чтобы попасть в Эрменонвиль или выбраться из него, нужно три с лишним лье пройти пешим ходом — другого способа нет. О почтовой карете и не мечтайте. Но завтра, в день поминовения усопших, для меня это будет паломничеством, и я совершу его, всю дорогу с благоговением думая о прекрасной Анжелике де Лонгваль.
Посылаю вам все, что мне удалось узнать о ней сперва в Государственном архиве, потом в Компьене, — почти дословный пересказ содержания документов и, главное, тетради с пожелтевшими страницами, целиком исписанными ее рукою и заполненными признаниями, еще более, пожалуй, смелыми — ведь их делает девица из знатной семьи, — нежели «Исповедь» Руссо.
Отец Анжелики де Лонгваль, Жак де Лонгваль граф д'Арокур, был одним из самых влиятельных вельмож в Пикардии. Он заседал в Королевском Совете, имел чин бригадного генерала, был правителем Шатле и Клермонан-Бовуази. Вблизи от этого городка, в замке Сен-Римо, жили его жена и дочь, когда долг службы призывал главу семейства ко двору или в армию.
Анжелика де Лонгваль, натура мечтательная и склонная к унынию, не находя радости, по ее словам, «ни в красивых драгоценностях, ни в красивых вышивках, ни в красивых нарядах», с тринадцати лет «торопила смерть, дабы та исцелила ей душу». В нее влюбился молодой дворянин из отцовской свиты. Он не сводил с Анжелики глаз, исполнял ее малейшие желания, и она, еще не понимая, что такое Любовь, все же смутно радовалась столь страстному домогательству.
Молодой человек передал Анжелике письмо с излиянием нежных чувств, и это первое полученное ею любовное послание так врезалось ей в память, что шесть лет спустя, пережив бури другой любви, изведав многие горести, она слово в слово приводит его в своей тетради. Да не посетуют на меня читатели за то, что я процитирую здесь этот любопытный образец стиля провинциального воздыхателя времен Людовика XIII.
Вот письмо первого поклонника мадемуазель Анжелики де Лонгваль:
«Я более не дивлюсь тому, что целебные травы обретают силу лишь озаренные солнцем, ибо сегодня был столь несчастлив, когда пришлось мне уехать до восхождения прекрасной денницы, чье сияние пронзает светом все мое существо, меж тем как отторгнутый от нее, я пребываю в теснинах мрака, и пылкое желание вырваться из оных и лицезреть вас, о моя красавица, понудило меня, черпающего жизнь лишь в этом лицезрении, так поспешно воротиться, дабы вновь пала на меня тень ваших совершенств, любовь к коим похитила и мою душу, и мое сердце; но я преисполнен смиренной благодарности за это хищение, ибо оно вознесло меня к столь священному и наводящему трепет кумиру, который я буду боготворить до последнего своего вздоха с верностью и рвением, равными вашим совершенствам».