Это письмо не принесло счастья бедному юноше. Отец Анжелики застиг его в ту минуту, когда он украдкой передавал ей свое послание, и четыре дня спустя молодой человек был убит неведомо кем.
Отчаянье, в которое повергла Анжелику его смерть, было вместе с тем и познанием Любви. Два года она не осушала глаз. К концу этого срока, сказав себе, что лишь смерть или новая любовь может исцелить подобное горе, она стала умолять отца вывезти ее в свет. Ей казалось, что среди стольких знатных вельмож найдется человек, который вытеснит из ее сердца неотступный образ умершего.
Граф д'Арокур, видимо, остался глух к этим мольбам, так как все до единого поклонники Анжелики были из его свиты или челяди. Двое из них, г-н де Сен-Жорж, офицер, и Фарг, графский камердинер, воспылав страстью к дочери своего господина, так возненавидели друг друга, что дело кончилось трагедией. Фарг, уязвленный привилегированным положением соперника, вел о нем поносные речи. Узнав об этом, Сен-Жорж призывает его к себе, бранит за дерзость и начинает избивать шпагой плашмя, да так, что клинок погнулся. Фарг, вне себя от ярости, носится по замку в поисках оружия. Увидев барона д'Арокура, брата Анжелики, он выхватывает у него шпагу, бежит к Сен-Жоржу и вонзает ее тому в горло. Сен-Жоржа находят уже при последнем издыхании. Хирургу только и остается что сказать: «Молите господа да отпустит вам грехи ваши, пришел ваш последний час». Фарг тем временем успевает скрыться.
История двоюродной бабки аббата де Бюкуа
Вот первые строки из тетради Анжелики:
«Когда моя злосчастная судьба решила и дальше не давать мне покоя, она однажды вечером в Сен-Римо наслала на меня этого человека, и я уже семь лет знала его и два года допускала к себе, не любя. Он вошел ко мне в опочивальню будто бы из-за склонности к девице Борегар, челядинке моей матушки, и приблизился к моей постели со словами: «Вы позволите, госпожа?» и еще приблизился и сказал: «Ах, как я вас люблю и уже давно люблю!», на что я ему в ответ: «А я вас ничуть не люблю, но ненависти к вам у меня тоже нет, только уходите поскорей, боюсь, папенька прознает, что вы в такой час в моей опочивальне!»
Утром я сразу стала искать случай увидеть того, кто ночью сделал мне признание в любви, и, разглядевши как следует, нашла, что дурно в нем только одно — его подневольное положение, из-за которого он весь день держался в стороне, только ни на минуту не спускал с меня глаз. И с этого дня он стал наряжаться с великим тщанием, чтобы мне понравиться. Правду сказать, наружность у него была тоже очень приятная и обхождение совсем не как у простолюдина, потому что он обладал сердцем отменно мужественным и отменно благородным».
Из рассказа некоего монаха-целестинца, приходившегося кузеном Анжелике, мы узнаём, что упомянутого молодого человека звали Лакорбиньер, что был он всего-навсего сыном колбасника из Клермон-сюр-Уаз и нанялся к графу д'Арокуру простым слугой. Но тут надобно добавить, что, будучи бригадным генералом, граф и у себя дома завел военные порядки, все его слуги должны были отрастить усы, ходить при шпорах и носить мундиры вместо ливрей. Этим до некоторой степени объясняется приятное заблуждение Анжелики.
Она очень опечалилась, когда Лакорбиньеру пришлось сопровождать графа в Шарлевиль к герцогу де Лонгвилю, заболевшему там дизентерией. «Несчастный недуг, — простодушно размышляет девица, — поистине несчастный, потому что разлучает меня с человеком, чьи нежные чувства не вовсе мне безразличны». Прошло время, и она вновь увидела его в Вернейле. Встреча произошла в церкви. При дворе герцога де Лонгвиля молодой человек приобрел лоск учтивости. На нем было платье из жемчужно-серого испанского сукна с кружевным узорчатым воротником, серую шляпу украшали жемчужно-серые и желтые перья. Улучив удобную минуту, он подошел к Анжелике и сказал: «Примите в дар, госпожа, эти ароматические браслеты, я привез их из Шарлевиля, где все мне было тошно».
Лакорбиньер снова исполнял свою службу в замке. И снова он прикидывался, будто влюблен в горничную девушку Борегар, и уверял, что ходит к госпоже только ради нее. «И эта простушка, — пишет Анжелика, — свято ему верила… И мы по два, а то и по три часа смеялись и веселились втроем каждый вечер в обтянутом белой тканью покое Вернейльской башни».