Отступление
Я отнюдь не собираюсь подражать здесь константинопольским рассказчикам или каирским повествователям, которые, прибегая к старой, как мир, уловке, обрывают начатую историю на самом интересном месте, чтобы слушатели не преминули вернуться завтра в ту же кофейню. Книга про аббата де Бюкуа существует; рано или поздно я ее разыщу.
И все же как не подивиться, что в Париже, в этом просвещеннейшем из городов, чьи общественные библиотеки насчитывают не менее двух миллионов книг, так трудно найти французскую книгу, которую я листал во Франкфурте и, по неразумию, не купил!
Книги постепенно исчезают — отчасти из-за системы их выдачи, но более всего потому, что племя собирателей книг и картин стало вымирать после революции. Редкие издания, украденные, проданные, потерянные, всплывают то в Голландии, то в Германии, то в России… Я не отваживаюсь в это время года на дальние путешествия, довольствуясь розысками в местах, отстоящих от Парижа километрах в сорока, не больше.
Мне привелось убедиться, что на доставку письма санлисской почте потребовалось семнадцать часов, тогда как в Париже довольно было бы и трех. Полагаю, дело не в том, что я, выросший в этих краях, состою на подозрении, а впрочем, вот вам незначительный, но прелюбопытный случай.
Уже несколько недель я занимаюсь составлением плана той книги, которую вы любезно согласились напечатать, и одновременно собираю материал о семействе Бюкуа — это имя всегда будит в моей душе отклик, словно воспоминание детства. Я приехал в Санлис со своим другом, чернобородым верзилой бретонцем. Ранним утром мы сошли с поезда в Сен-Мексане, потом долго ехали в омнибусе лесами по старой фландрской дороге и, добравшись наконец до Санлиса, имели неосторожность зайти в самую, на вид, пристойную кофейню, чтобы подкрепить силы.
Там было полно жандармов в цивильном платье — оно дает им благое право немного поразвлечься после трудового дня. Одни играли на бильярде, другие сражались в домино.
Наши повадки и парижские бороды, видимо, повергли сих служак в изумление. Но в тот вечер они никак его не выказали.
Наутро, когда мы завтракали в отличной гостинице под вывеской «Форель на крючке» (клянусь вам, я ничего не выдумываю), к нам подошел жандармский унтер-офицер и весьма учтиво попросил предъявить паспорта.
Простите за такие подробности, но тут каждому есть над чем задуматься…
Мы ответили ему, как некий солдат ответил конной страже — так по крайней мере поется в песне, сложенной в этом самом краю (меня баюкали этой песней):
Превосходный ответ. Но припев устрашающий:
Из чего следует, что кончил солдат не слишком хорошо"… Развязка нашего злоключения менее печальна. Итак, мы ответили тоже вполне вежливо, что для посещения дальних окраин Парижа паспортов, как правило, не требуется. Унтер-офицер откозырял, больше ничего не спросив.
В гостинице мы поговорили о том, что, может быть, стоит съездить в Эрменонвиль. Но погода испортилась, мы отказались от этого замысла и купили места в почтовой карете на Шантильи, то есть в сторону Парижа.
Перед самым отправлением кареты к нам подошел пристав, обрамленный двумя жандармами, и потребовал наши паспорта.
Мы ответили ему то же, что унтер-офицеру.
— В таком случае, — заявил сей чин, — вы арестованы. Мой друг бретонец нахмурился, еще больше осложнив наше положение.
— Успокойся, — сказал я ему. — Я же почти что дипломат… Повидал вблизи — за границей, разумеется, — и королей, и пашей, и даже падишахов, мне ли не знать, как вести себя с властями предержащими! — После этого я произнес следующую речь: — Господин пристав (ибо людей следует величать согласно их чинам и званиям), я совершил три путешествия в Англию, и паспорт у меня спрашивали только при выезде из Франции… А сейчас я возвращаюсь из Германии, посетил там десять суверенных владений, в том числе Гессенское курфюршество, так вот, паспорт у меня не требовали даже в Пруссии.