Мы познакомились с жестокосердым отцом; а вот— отец снисходительный.
К великому сожалению, вы только прочитаете, а не услышите эти песни, меж тем их мелодии так же поэтичны, как музыкален ритм стихов, в которых, как у испанцев, созвучие гласных так часто заменяет рифму:
Эту легенду потом исказили: перекроили стихи, пытались даже доказать, что ее родина — провинция Бурбоне. Более того, напечатали, снабдив красивыми картинками и посвящением бывшей королеве Франции… Целиком я ее привести не могу, ограничусь еще несколькими отрывками. Три всадника едут мимо сада:
Вот вам четыре строчки, которые лишний раз доказывают, что стихи отнюдь не всегда требуют рифмы, — это отлично знают немцы, недаром они, по примеру древних греков, иной раз довольствуются чередованием долгих и кратких гласных.
Три рыцаря и красавица, которую младший из трех посадил на круп своего коня, приезжают в Санлис. Трактирщица, чуть глянув, красавице сказала:
Тут красавица начала понимать, что поступила не совсем осмотрительно и, сперва возглавив трапезу, потом прикинулась мертвой, а рыцари были так простодушны, что дались в обман. Воскликнув: «Она мертва! О горе!» — они стали думать, куда бы им перенести ее тело. И тогда младший рыцарь сказал, что место девице
И они отвезли и уложили красавицу под белой розой.
Рассказчик продолжает:
В это время отец со всем семейством сидел за вечерней трапезой. Трехдневная отлучка девицы очень тревожила родных, и теперь они с великой радостью встречают красавицу; более чем вероятно, что в дальнейшем она вполне благопристойно вышла замуж.
Но вернемся к Анжелике де Лонгваль.
«А как оно было, что я решилась уехать на чужую сторону, сейчас расскажу об этом. Когда тот[118], кто уезжал в Мен, воротился в Вернейль, мой отец спросил у него перед ужином: «У тебя, видать, денег куры не клюют?» И он ответил: «За деньгами дело не станет». И мой отец так разгневался, что бросился на него, схватив нож со стола, а стол уже был накрыт к ужину, и хотел поранить, и в это время прибежали мы с маменькой, но тот, кто стал потом причиной стольких бед, успел сам поранить себе палец, когда вырывал нож у отца… и хотя с ним так плохо обошлись, он из любви ко мне пренебрег этим и никуда не уехал.
За целую неделю отец ни словечка ему не сказал, ни хорошего, ни дурного, а он тем временем все строчит мне письма, упрашивал решиться уехать с ним, я же никак не решалась, но, когда прошла эта неделя, мой отец, повстречав его в саду, сказал: «Дивлюсь я, как у тебя хватает наглости после всего, что было, по-прежнему жить у меня; убирайся вон, да поживее, и не смей близко подходить к моему порогу, потому что никогда ты не будешь у меня желанным гостем».
И тогда он сразу пошел и оседлал коня, у него был свой собственный конь, а когда поднимался к себе за пожитками, сделал мне знак, чтобы я поднялась в спальню д'Арокура, там в передней комнате была дверь, она всегда заперта, но все равно через нее можно было переговариваться. Я сразу пошла туда, и вот какие слова он мне сказал: «Решайся, или тебе больше меня не видать».
Я попросила у него три дня, чтобы хорошенько обо всем подумать, и он уехал в Париж, но через три дня вернулся в Вернейль, и все эти дни я только и делала, что старалась отвратить от него свое сердце, но так и не смогла, хотя до самого отъезда ни на минуту не забывала, какие страдания мне уже пришлось из-за него претерпеть. Любовь и отчаянье все равно взяли верх, и вот я решилась».
На исходе третьего дня Лакорбиньер подъехал к замку и пробрался в садик. Анжелика де Лонгваль ожидала его там и провела в подвальную каморку, и он до смерти был рад, узнав о решении девушки.
118
Она никогда не называет Лакорбиньера по имени — оно стало нам известно из повествования монаха-целестинца, ее кузена.