Они поехали прямиком в Компьен и там за сорок экю продали коня Анжелики де Лонгваль. Потом сели в почтовую карету и к вечеру добрались до Шарантона.
В Шарантоне им пришлось заночевать, потому что река вышла из берегов. Анжелику и впрямь все принимали за мужчину; к примеру, трактирщица, когда кучер стягивал с девушки сапоги, спросила: «Что вам, господа, угодно на ужин?» — «Что есть самого лучшего, то и подайте», — последовал ответ.
Но Анжелика сразу легла в постель: она так устала, что ей кусок в горло не шел. К тому же она смертельно боялась графа де Лонгваля, своего отца, «который был тогда в Париже».
Утром они отплыли в Эссон, и там обессиленная Анжелика сказала Лакорбиньеру: «Поезжай в Лион и жди меня там. И посуду возьми с собой».
В Эссоне они прожили три дня — отчасти потому, что не было почтовой кареты, отчасти из-за ссадин на ляжках у Анжелики, непривычной к мужскому седлу.
Когда на почтовых они проехали Мулен, какой-то пассажир, выдававший себя за дворянина, стал повторять:
— А не едет ли с нами девица в мужском платье?
И Лакорбиньер в ответ:
— Ну, едет, а вам-то что, сударь? Разве я не волен наряжать свою жену, как мне заблагорассудится?
В Лион они приехали вечером и остановились в трактире «Красная шляпа»; там они продали серебряную посуду за триста экю, и Лакорбиньер тотчас заказал себе, «хотя не имел в том нужды, очень красивое платье пунцового сукна, отделанное золотой и серебряной тесьмой».
Дальше они поплыли на судне вниз по Роне, остановились на ночлег в какой-то гостинице, и тут Лакорбиньер вздумал испытать свои новые пистолеты, да так небрежно, что угодил Анжелике де Лонгваль в правую ногу, а когда его стали бранить за неосторожность, только и сказал: «Ранил-то я не кого-нибудь… самого себя ранил! Ведь она мне жена!»
Анжелика три дня пролежала в постели, потом они снова сели на речное судно и добрались до Авиньона, где ей пришлось заняться лечением ноги, а когда рана немного затянулась, они продолжили путь и наконец в первый день пасхи прибыли в Тулон.
Оттуда они отплыли в Геную, но едва их корабль вышел из порта, как началась буря, им пришлось стать на якорь в бухте вблизи замка Сен-Супир, владелица которого, узнав, что они чуть не утонули, заказала спеть «Salve regina»[119], затем угостила излюбленными в том краю оливками и каперсами, а лакея велела накормить артишоками.
«Подумать только, — пишет Анжелика, — чего только не сотворяет любовь: в ожидании попутного ветра мы трое суток провели на пустынном берегу, к тому же росинки маковой не имея во рту. И все равно часы мне казались минутами, хотя я была очень голодная. Потому что в Вильфранше, из страха перед чумой, нам не позволили запастись съестным. И вот, такие голодные, мы наконец поплыли дальше, но я боялась, что корабль пойдет ко дну, и поэтому исповедалась в грехах доброму монаху-францисканцу, который, как и мы, направлялся в Геную.
И вот мой муж (с этих пор она только мужем его и называет), когда к нам в комнату вошел какой-то генуэзский дворянин, спросил у него: «Что вам угодно, сударь?» А тот, немного лопотавший по-французски, ему в ответ: «Сударь, у меня надобность поговорить с сударыней». И тогда мой муж, схватившись за шпагу, сказал: «А вы разве знакомы с ней? Убирайтесь вон, не то я вас убью!»
Сразу после этого нас посетил господин Одифре и посоветовал как можно скорее уехать, потому что наверняка этот генуэзец учинит моему мужу много неудовольствий.
Мы добрались до Чивитавеккьи, потом до Рима и остановились в лучшей гостинице, намереваясь перебраться в комнату уже со всем убранством, как только найдем подходящую, и нам помогли удобно устроиться на улице Бургиньон у пьемонтца, женатого на римлянке. И однажды я стояла у окна, а мимо проезжал племянник его святейшества папы, и при нем было девятнадцать стремянных, и он послал ко мне одного, и тот сказал по-итальянски: «Его преосвященство повелел спросить у вас, не пожелаете ли вы, чтобы он вас навестил?» И я ему в ответ, а сама вся дрожу: «Когда бы мой муж был дома, я почла бы это за честь, но он отлучился, и я смиренно прошу вашего господина не осердиться за мой отказ».
Его карета остановилась у третьего дома, считая от нашего, там он ждал моего ответа, а как услышал, карета сразу двинулась, и больше он никогда не давал о себе знать».
Вскоре после этого Лакорбиньер рассказал ей, что встретил графского сокольничьего, некоего Ларуари. Анжелике очень захотелось поговорить с ним, и тот, когда увидел ее, «сперва совсем онемел», а потом, успокоившись, сказал, что госпожа посланница наслышана о ней и рада была бы видеть ее у себя.