В средние века люди твердо верили в приворот. И впрямь, ее точно приворожил этот сын колбасника, красивый собою, если верить ее словам, но, судя по всему, не принесший ей счастья. Тем не менее, говоря о некоторых пагубных склонностях того человека, которого никогда не называет по имени, она и не думает его осуждать. Ограничивается изложением фактов, но неизменно полна любви, как и подобает идеальной, в духе Платона, жене, разумно принявшей свою судьбу.
Уговоры подполковника, который во что бы то ни стало хотел выдворить Лакорбиньера из Вероны, помутили ему глаза. Он решает ехать на поиски счастья в Инсбрук, не беря покамест с собой жену, и без долгих размышлений продает свой патент на чин прапорщика.
«И когда он продал свой патент человеку, который меня любил, тот (подполковник) был очень доволен, полагая, что уж теперь-то я ему достанусь, но любовь, эта самодержица среди всех страстей, только посмеялась над его страданиями, потому что, увидев сборы моего мужа в отъезд, я и помыслить не могла о жизни в разлуке с ним».
И пока подполковник радовался успеху своей хитрости, отдававшей ему во власть одинокую женщину, Анжелика в последнюю минуту принимает решение сопровождать Лакорбиньера в Инсбрук. «И вот, — пишет она, — любовь принесла нам пагубу в Италии, как прежде во Франции, хотя на этот раз я была неповинна».
Они уехали из Вероны с неким Буайе, чьи путевые расходы до самых границ Германии Лакорбиньер взял на себя, так как у названного Буайе совсем не было денег. (Лакорбиньер тут немного пускает пыль в глаза). Когда они отъехали миль двадцать пять от Вероны, у озера, по которому переправляются в Тренто, Анжелика, на короткий миг ослабев душой, попросила мужа вернуться в какой-нибудь городок благодатной венецианской провинции — ну хотя бы в Брешию. Поклонница Петрарки с тяжелой душой покидала сладостную Италию ради повитых туманом гор, обступивших немецкую землю. «Я не могла не думать, — пишет она, — что нам ненадолго хватит последних наших пятидесяти пистолей, но моя любовь была сильнее всяких расчетов». Они провели неделю в Инсбруке, но герцог Ферма, как раз в это время заезжавший туда, сказал Лакорбиньеру, что должность он сможет получить, только если поедет дальше, в городок, который называется Фиш. Там у Анжелики случилось сильное кровотечение, пришлось обратиться к сведущей женщине, и та объяснила, что больная «осквернена ребенком»! Весьма христианские слова, но будем снисходительны к особенностям языка тех времен и той страны.
В глазах служителей церкви всегда была преисполнена скверны женщина — пусть ничего незаконного она не совершила, Анжелика ведь была обвенчана с Лакорбиньером, — которая готовится произвести на свет нового грешника. Таков ли дух Евангелия… Но лучше промолчим!
Едва оправившись, горемычная Анжелика принуждена была вновь сесть в седло на единственного иноходца, которым владела молодая чета. «Совсем ослабевшая, по правде сказать, полумертвая, — пишет Анжелика, — я все-таки села на коня и последовала за своим мужем в армию, и там, к немалому моему удивлению, женщин было не меньше, чем мужчин, и среди них очень много полковниц и капитанш».
Ее муж явился засвидетельствовать почтение командиру полка Гильдазу, который, будучи валлоном, слышал рассказы о графе Лонгвале де Бюкуа, защищавшем Фрисландию от войск Генриха IV. Он очень обласкал мужа Анжелики и обещал при первой возможности дать ему роту, а покамест произвести в поручики; что касается Анжелики, она может пользоваться каретой его сестры, которая замужем за командиром первой роты.
Меж тем напасти так и сыпались на Анжелику и Лакорбиньера. Он занемог горячкой, за ним нужен был уход. Но свет не без добрых людей, и Анжелика жалуется лишь на кочевую жизнь: по прихоти войны, «все время приходится переезжать с места на место», будто цыганам, а это ей отнюдь не по вкусу, притом, что другим женщинам приходится еще хуже: ведь только она одна удостаивается совместных трапез с полковником и его сестрой… «И полковник выказывал еще слишком много доброты моему мужу и посылал ему лучшие куски со своего стола… потому что видел, как он болен».
Однажды на походе женщинам для ночлега смогли предоставить только конюшню, и спать им пришлось во всей одежде, ибо начальство опасалось внезапного вражеского нападения. «Я проснулась среди ночи, — пишет Анжелика, — и мне было так зябко, что я не удержалась и громко сказала: „Господи, до чего же я зазябла!"» И тогда немецкий полковник бросил ей свой плащ, а сам остался в одном мундире.