– Ты ведь тогда остался бы, если бы я попросила об этом, – устало плюхнувшись прямо на ворох одежды в кресле, тихо сказала Корнелия. – остался бы, чтобы мы оба вскоре серьезно об этом пожалели.
– Я видел сон… мне не оказалось места в этом мире, – задумчиво разглаживая пальцами лист «лианы», разросшейся до такой степени, что вся стена казалась окутанной причудливым зеленым ковром, проговорил Калеб. – потом я часто думал об этом. Галгейта, Альборн и Мирадель – многие чужаки сумели, если не найти свое место, то, во всяком случае, научится жить в этом мире, а меня не оставляла уверенность, что именно я не смогу. Не в том смысле, что вообще не смог бы… скорее, что мне здесь не место.
Она думала… думала практически о том же самом. Калебу на Земле будет даже труднее, чем Оруби когда-то, еще более неподходящее у него представление о жизни и собственной роли в этой жизни. И ведь помощи не примет. Даже от Корнелии… ОСОБЕННО от Корнелии – это было бы последним гвоздем в крышку гроба его самоуважения.
– Так ты решил вернуться ко мне? Или просто понял, что в Мередиане тебе нет места, по крайней мере, такого, которое ты счел бы достойным себя, тоже?
«Я пришел к тебе»
«Ты слишком долго шел»
Но Калеб молчал.
– Прости, – уставившись в потолок, пробормотала девушка. – я не должна была сваливать ответственность и принятие решения на одного тебя, а потом с мазохистским наслаждением разыгрывать жертву. Тебе должно было быть гораздо тяжелее… я ведь собиралась сказать практически то же самое, но не успела решиться, а услышать… услышать такое было совсем не тем же, что думать самой. Уязвленное самолюбие. И ты был абсолютно прав. Мы оба любили несуществующие идеалы. Стоило узнать друг друга немного ближе – и эти идеалы просто развеялись. Если бы ты сказал мне все это хоть немного иначе… но откуда у тебя было взяться опыту в том, как оставаться друзьями, верно? Но ведь и я была всего лишь маленькой девочкой, которая исключительно по наивности считала себя взрослой и умной. Глупое оправдание, верно?
– Я не верю, что ты изменилась.
– Людям свойственно меняться. Я повзрослела, Калеб. И больше не играю в куклы. Трудно решиться выбросить или отнести в гараж игрушки, каждая из которых была когда-то живым одушевленным существом, – Корнелия широким жестом обвела полки с котятами. – трудно с ними расстаться, но уже очень давно я вижу в них уже только игрушки – и ничего больше. Немножко грустно, но детство имеет обыкновение заканчиваться.
Она повзрослела. Вот только Калеб ни капельки не изменился за эти годы…
– Значит, я тоже игрушка? Просто сентиментальное воспоминание из детства, которое жалко выбросить – и только? Зато можно преподнести в подарок подруге, которая чуть дольше продолжала чувствовать себя ребенком – только вот принцессы, как выяснилось, предпочитают, чтобы им дарили более красивых кукол!
– Перестань. Я никому тебя не дарила, ты принял решение сам!
– Я не думал, что ты воспримешь мои слова, как должное, ты даже не попыталась…
– А ты хотел, чтобы я тебя умоляла не бросать меня, что ли? Я знаю, что ты остался бы, если бы я попросила остаться. Если бы я – приказала. И ты потом считал бы, что лишился всего ради меня, или, хуже того, что я ЗАСТАВИЛА тебя всего лишиться?! Всю свою осмысленную жизнь ты пытался стать свободным, а я лишила бы тебя этой свободы? Чтобы ты снова начинал какую-нибудь глупую партизанскую войну, на этот раз – уже со мной. Как бы я ни хотела тогда, чтобы ты остался, я ни за что не стала бы вынуждать тебя!
– А вынудишь ли ты меня ТЕПЕРЬ уйти? – зеленые глаза гневно сверкнули. – Если теперь хочешь именно этого.
– Нет, разумеется. Я не собираюсь распоряжаться твоей жизнью – тем более, теперь. К тому же я уезжаю из Хиттерфильда – все, о чем я могу тебя попросить, не пытайся меня преследовать.
Калеб хотел что-то весьма эмоционально ответить, но девушка подняла руку, призывая дослушать до конца.
– Если ты по-прежнему веришь, что любишь меня, пожалуйста, позволь мне жить дальше и быть счастливой. Разве я прошу слишком многого?
========== Шон Олсен ==========
За прошедшие сутки костерить себя словами, которые можно было бы назвать «последними», не выплескивайся за ними еще и еще более «последние», так прочно вошло в привычку, что сам идиотизм ситуации – ранним воскресным утром притащиться на городскую окраину и совершенно по-детски прятаться в запущенном саду, окружающем расположившуюся на утесе виллу – был почти воспринят со своей стороны, как должное. Никаких поступков, кроме идиотских, юноша от себя уже и не ожидал. Кроме того, заснуть этой ночью у него все равно не получилось, а пытаться мысленно отрепетировать необходимый разговор… или хотя бы представить себе слова, которые могли бы все исправить – можно было и не в душном от жары и целого зоопарка питомцев доме деда и тетушки Матильды, а здесь, под тихий шелест волн и горьковатый аромат летних роз, причудливо мешающийся со свежестью приморского ветра. Сочетание противоречивого… еще одно воплощенное воспоминание об этой Мэг.
Шон вполне допускал, что эта особа не вполне вменяема… Или даже – вполне невменяема… Да что там, он был совершенно уверен, что она – безнадежно чокнутая. Предсказать что-либо в отношении Мэг было невозможно… но это дарило и смутную надежду, что она передумает, как только изменится настроение, а оно у сумасшедших определенно не отличается постоянством – единственную его надежду, потому что логики в словах и поступках женщины-химеры Шон не понимал, сколько бы ни ломал голову. Даже знаменитой женской логики, которую, вопреки распространенному среди представителей сильного пола мнению, не столь уж сложно на самом деле понимать – юноше случалось в жизни иметь дело с достаточным количеством девушек, чтобы к девятнадцати годам вывести своего рода систему… только девушки эти были несколько моложе и, что ни говори, глупее. Нельзя спорить, это сочетание качеств частенько придавало им особое очарование… но безнадежно мешало применить свое «знание женщин» к новой знакомой. Чокнутая или нет, а впечатления дурочки она не производила!
Погрузившись в свои размышления, парень даже не сразу заметил появившуюся на крыльце виллы фигуру – он даже не мог сказать, вышла она из дома или, наоборот, только поднялась по ступенькам, по каким-то неведомым причинам явившись домой только под утро. Ни скрипа двери, ни шагов Шон не слышал, словно бы женщина, подобно призраку, материализовалась прямо на крыльце и теперь стояла лицом к двери, так, что он видел за грозовым облаком темных волос только изгиб плеча и часть руки. В сером утреннем свете светлая кожа, казалось, приобрела какой-то не совсем естественный перламутровый оттенок и словно бы даже слегка сияла изнутри.
- Мисс Маргарет! – сам не заметив, в какое мгновение взлетев по ступеням, юноша коснулся ее плеча. Женщина испуганно дернулась, но, вместо того, чтобы обернуться, с хриплым неразборчивым бормотанием чего-то, судя по интонации, напоминающего «идиот!» развернулась в противоположную сторону, закрыв лицо рукой. – Простите, я не хотел Вас напугать…
- Смотри, сам не испугайся! – хмуро посоветовала брюнетка уде обычным своим голосом и, мгновение помедлив, убрала ладонь от лица. – Какого дьявола ты здесь делаешь в такое время?
Разговаривать со спиной, закрытой беспорядочными черными кудряшками чуть ли не до колен, было как-то неловко, поколебавшись, Шон все-таки мягко потянул за плечо, вынуждая Мэг обернуться. Почудившегося ему с расстояния жемчужного сияния на проверку не оказалось и в помине, кожа женщины была бледной и слегка восковой, подтверждая предположение о бессонной ночи. Хотя сам парень, должно быть, выглядел не лучше. Черты лица, даже сейчас довольно яркого, вкупе с волосами цвета воронова крыла, придавали внешности Мэг что-то латиноамериканское, не смотря на светлую кожу и холодную синеву глаз. До того, как заглянешь ей прямо в лицо, подсознательно ждешь, что эти глаза будут черными, как угли…
- Ну и? – голос тоже вел себя непредсказуемо, то становясь глубоким с легкой хрипотцой, то до почти пронзительности звонким. Это звучало чарующе, когда Мэг пела, однако могло и неприятно пробирать до костей, вздумай она этим своим голосом выразить недовольство.