В последние месяцы, однако, Рузвельт явно стал более осторожно относиться к выказываемым Черчиллем опасениям относительно перспектив трёхсторонней конференции. Черчилль был этим остро уязвлен и весь январь настойчиво вытягивал из Рузвельта согласие предварительно встретиться на Мальте, чтобы выработать в общих чертах единую позицию по вопросам, которые будут обсуждаться в Ялте{24}. Особенно тревожили Черчилля гарантии независимости Польши. Американцы, по его мнению, недооценивали все тонкости этой деликатной проблемы, в то время как Советы постоянно держали их в уме, не озвучивая. Сталин, конечно, был беспощадным и коварным автократом, но Черчиллю хотелось верить, что он окажется человеком слова. «Будь у меня возможность еженедельно встречаться со Сталиным за обедом, никаких проблем не было бы вовсе», – заявил он однажды{25}. В октябре 1944 года Черчилль и Сталин встретились в Москве. Тогда два государственных мужа достигли тайного соглашения, по которому Советы после освобождения Балкан не будут вмешиваться в дела Греции, где традиционно сильно британское влияние, а Великобритания взамен обязуется держаться подальше от Румынии и Болгарии. Сталин пока что данное тогда обещание выполнял. Черчилль, однако, всё так же насторожённо относился и к людям в сталинском окружении, и к историческим силам, веками формировавшим Россию. Как и в эпоху государей-императоров, Кремлю нужно было доминировать в Восточной Европе. Глубоко укоренившаяся в национальном сознании озабоченность защитой западных рубежей России от врагов, угрожающих вторгнуться и хлынуть вглубь страны по бескрайним равнинам, накрепко засела и в умах советских вождей. Гитлеровское нападение на СССР в 1941 году – операция «Барбаросса» – стало последней и самой наглядной материализацией страха перед подобным вторжением и одновременно примером его обоснованности, поскольку вполне могла бы увенчаться успехом. Преследуя свои национальные интересы, Советы готовы были эксплуатировать малейшие разногласия между двумя западными партнёрами. Польша для России исторически была предметом вожделения. Но именно статус гаранта суверенитета Польши вынудил Великобританию объявить войну гитлеровской Германии. А потому именно по польскому вопросу британцам и американцам следовало заранее прийти к твердому соглашению.
Рузвельта же, напротив, более всего заботило, как бы его приватная встреча с Черчиллем на Мальте не вызвала у мнительного Сталина подозрений, что западные союзники якобы что-то замышляют у него за спиной. Вот Рузвельт и отклонял просьбы Черчилля об этой встрече одну за другой на том основании, что неотложные дела в Вашингтоне никак не позволяют прибыть на Мальту ранее крайнего срока перед вылетом в Ялту. Кроме того, Рузвельт предпочитал «неформальные» обсуждения всех вопросов с партнёрами по переговорам, а потому и не видел нужды в подготовке и согласовании повестки{26}.
Рузвельт планировал уделить всей встрече в Ялте не более пяти-шести дней. Однако близящийся конец войны требовал решения глубоких идеологических вопросов устройства послевоенной Европы, и Черчилль полагал, что этого времени никак не хватит. Наконец, не выдержав, он съязвил: «Даже у Всевышнего на это ушло семь дней»{27}. Черчилля неотступно преследовали угрызения совести из-за того, что он сам назвал «безрассудством победителей» в Первой мировой войне{28}. Тогда они почему-то уверовали, что обеспечили мир на поколения вперёд, и не удосужились выстроить институты достаточно крепкие, чтобы служить гарантией сохранения мира. В результате старые раны воспалились и прорвались гнойниками новых бедствий – мировым финансовым кризисом, крахом Лиги Наций, национальным унижением Германии и, в конечном итоге, новой и ещё более кровопролитной войной. На этот раз, писал Черчилль Рузвельту, союзникам нужно действовать осмотрительнее; иначе «конец у этой войны может оказаться ещё более разочаровывающим, чем у предыдущей»{29}. Сотрудничество между союзниками в этом плане имело решающее значение. Как сказал Черчилль министру иностранных дел Энтони Идену за несколько дней до отъезда на конференцию: «Единственной надеждой для мира является согласие между великими державами. <…> Если они рассорятся, наши дети обречены»{30}.
24
Настойчивость приглашений Черчилля и всяческое увиливание Рузвельта от встреч явственно прослеживаются в их переписке. См.: Kimball, ed., Churchill and Roosevelt: The Complete Correspondence, Vol. III, в частности, сообщения C-874, C-875, R-692/1.
25
Martin Gilbert, Winston S. Churchill, Vol. VII: Road to Victory, 1941–1945 (Boston: Houghton Mifflin, 1986), 664.
27
Рузвельт – Черчиллю, 09.01.45, Черчилль – Рузвельту, 10.01.45 (FRUS, Conferences at Malta and Yalta, Documents 49, 50). В дневниках сэра Джона Колвилла, в ту пору служившего помощником личного секретаря У. Черчилля, не без юмора рассказано, что премьер-министру незамедлительно указали на то, что насчёт «семи дней» он неправ, ибо в Бытии сказано, что Бог уложился-таки в шесть дней, а на седьмой отдыхал (John Colville, The Fringes of Power: Downing Street Diaries, 1939–1955, 551).
28
Winston S. Churchill, The Second World War, Vol. I: The Gathering Storm (Boston: Houghton Mifflin, 1948), 3.