Череп опять расхохотался, а Бриллиант говорит:
— Как же он скажет, мертвый?
А Рыжий:
— А вот так же, как вылез из своей жестянки и в песок закопался.
Тогда я говорю:
— Мы все сюда свалились ночью, верно? — все покивали. — Ночью, — говорю, — никто не выходил, да? — все снова покивали и слушали внимательно. — Ну вот, — говорю. — Никто из наших не выходил, отлеживались, а этот бедолага вышел. И умер. А потом началась, например, песчаная буря. И его засыпало песком. А мы на него случайно наткнулись. А мертвые, конечно, не могут ходить. Это правда, Рыжий.
Я видела, что охотники хотят поаплодировать. Объяснение им понравилось, потому что в нем была, конечно, трагедия, но не было ничего из ряда вон выходящего. Им понравилось, даже если это была и неправда.
Я говорю:
— Давайте доделаем могилу и их все-таки похороним. А потом подумаем, что делать дальше.
Так они и сделали. А я сказала Чамли на ухо, что мне очень грустно и что я надеюсь на его легкую дорогу в чертоги Праматери, хотя я и не заложилась бы, что Чамли был верующий. И когда Фэнси с Черепом засыпали их с патрульным песком, я помолилась за них обоих. И на всякий случай нарисовала маркером на броне звездолета Чамли старинный знак, отгоняющий выходцев с того света и успокаивающий грешные души, которым нет покоя.
Мои товарищи все это видели, но никто ничего не сказал.
Потом мы до сумерек пытались привести в чувство хоть какую-нибудь навигационную систему. Мы замучились до полусмерти, жара и злость утомляли ужасно — но все, что помогло бы нам поднять хоть одну машину на орбиту и проложить курс меж звезд, безнадежно сломалось.
И мы никак не могли понять, почему. Все наши крылья будто попали под электромагнитный импульс — но тогда непонятно, почему везде работали системы жизнеобеспечения. Мы наперебой придумывали разные причины — но это ни к чему не вело. Какая-то непонятная сила просто привязала наши машины к этой раскаленной земле — и все.
И к тому же, хоть мы и были ужасно заняты, я думаю, у всех не шел из ума этот мертвый хитшанин. Наверное, поэтому вечером никто не торопился расходиться по своим машинам. Тем более что сутки тут оказались короче мейнских и вечер наступил очень быстро и довольно неприятный: белое солнце побагровело, белесый пейзаж сделался темно-красным, как ведро с кровью. И само собой думалось о Чамли, как он лежит в остывающем песке чужого мира, рядом с патрульным, который был ему врагом при жизни, и уже не понимает и никогда не поймет, как это печально и страшно.
И как-то само собой все собрались в нашем с Котиком разбитом корабле. У нас только два звездолета были рассчитаны на двоих — мой и Чамлин. У Чамли был имперский, тот самый «Стерегущий», который в деле скрипка и реагирует на каждый чих и пук — конечно, более просторный в смысле жилого пространства, чем наш, но туда все равно никто не пошел.
Даже Дождь. Он вел себя вовсе не как победитель.
Так что ребята принесли из своих машин спальные мешки и кое-как устроились в каюте и в ближайшем к ней отсеке. Бриллиант и Череп привели сюда Гада, Гада знобило, он дремал на ходу — и мы его устроили на моей койке.
А мы с Котиком устроились под распределительным щитом. Мы думали, никому до нас дела не будет, потому что никому нас отсюда не видно — но мы только один раз поцеловались, и на нас сразу зашипели из всех углов, что мы — извращенцы несчастные, сами не спим и другим не даем.
Целоваться мы перестали, но спать все равно не выходило. Котик мне сказал на ухо:
— Знаешь, что я думаю? Если в мире есть кислород и водород, значит, и вода должна быть.
— Хорошо, — говорю тихонько. — Вода — это хорошо.
— Луис, — шепчет, — я не об этом. В мирах, где есть вода, есть и жизнь. Закон.
— Здорово, — говорю.
— Луис, — шепчет, — я тебя умоляю! Какая это жизнь, а? Ты можешь себе представить?
— Мы, — говорю, — пока ничего не видели. Бактерий — вирусы засечь нечем, а больше ничего в этом пекле нет. Даже насекомых. Может, тут дальше вирусов и не идет.
— Угу, — шепчет. — Тех самых, которые превратили мусора в мумию.
— Ладно, — говорю. — Давай спать.
Котик меня обнял, уже не для поцелуев, а как человека рядом, когда кругом для людей все очень плохо, и я обняла его в ответ, и мы задремали.
Сквозь сон я услышала, как Череп пошел в гальюн.
И потом — как в отсеке около гальюна что-то грохнулось. Да так, что я испугалась за Черепа. Если это он упал в темноте, так и покалечиться недолго.
Я тихонько встала и включила аварийный свет. И увидела, что Череп сидит на полу и нервно хихикает, а лицо у него белое-белое, без кровинки, и зрачки широкие.