— Знаете что? Ваша Аня… она… ну, словом, спасибо вам, дорогая.
Натуся не удержалась, опять всхлипнула, опять полезла в сумочку.
— Да… она очень… И поверите ли — вся жизнь для нее. И поломала все — ради нее…
Они расцеловались, хотя эта их встреча была первой.
Натуся договорилась с дочерью, что в пять они съедутся к магазину «Весна» на Мичуринском проспекте. Где все для новобрачных. Есть такие магазины и поближе к центру, но, как свидетельствовала молва, на захолустном и еще недостроенном Мичуринском проспекте была пещера Алладина: что угодно для души. Потому все и ехали на Мичуринский.
Собственно, ничего уже и не требовалось для завтрашней свадьбы. Все было готово. Куплено, сшито, накрахмалено, отутюжено. Но во Дворце бракосочетаний Ане и ее жениху, как положено, выдали приглашения в магазин, по которым там отпускаются дефицитные товары. И было бы глупо не воспользоваться.
Троллейбус тащился вверх по бесконечному метромосту. Натуся смотрела в окно.
Анькина свадьба. Анна выходит замуж. Ее Аня. Так внезапно. Вдруг.
Ведь всего лишь полтора года назад она была школьницей с косичками. Даже в десятом не остригла кос, хотя подружки давно избавились от них. Ей названивали мальчики, но Аня отнекивалась, за полночь сидела над учебниками. Натуся редко заглядывала в дочкин дневник, а родительские собрания, как на грех, назначали в те дни, когда она была занята. Однако Натуся не сомневалась, что дочка учится хорошо.
И все же она была ошеломлена, когда на выпускном вечере Ане вручили золотой аттестат — единственный на всю школу.
Потом Аня держала конкурсный экзамен в университет, где, прямо скажем, ее золотая медаль немного стоила: на каждое место претендовали десять таких медалистов… И прошла!
Пожалуй, с этого момента обычное материнское обожание, которое, конечно же, испытывала Натуся к своей единственной дочери, дополнилось и другим чувством — уважения. Больше того, была даже некая скрытая зависть: что вот так счастливо все устраивается у Аньки, что так легко и уверенно выходит она в люди. А ей-то самой, Натусе… о, господи, кто бы знал, как все тяжко, непосильно, неуклюже у нее складывалось. Хотела стать актрисой — не вышло. Поймала мужа — оказался деспотом, сквалыгой, через год оставил ее с ребенком. Подался в какую-то Находку. Добро хоть квартиру ей оставил…
Но все эти беды и злосчастья, выпавшие на долю Натуси, окупались одним: дочь, студентка, умница, скромница.
И вот в один прекрасный день эта умница и скромница объявляет ей:
— Мама, я выхожу замуж.
Она так и села.
— Что?.. Ты с ума сошла.
— Да, мама.
— За кого-o?
— Его зовут Петя. Он с нашего факультета. Я тебя с ним познакомлю.
— Ах, все-таки познакомишь? Вот спасибо. Я вас умоляю… — Натуся распалилась: — А если я этого сопляка выставлю за дверь?
Дочь пожала плечами.
— Мама, ты, пожалуйста, не волнуйся, но… мы с Петей все равно теперь муж и жена. И заявление уже подали.
— Что?
Натуся, как следует, отхлестала ее по щекам. Потом повалилась на тахту, заревела в голос. Аня успокаивала ее: «Мама, ну, мама. Не надо… Ты посмотришь. Он хороший».
На следующий день привела этого Петю. Тощий парень, в очках, в свитера до колен — типичный студентик. Он был с нею достаточно вежлив, однако не слишком лебезил — нынче все они корчат из себя бог весть что, разыгрывают независимость… Натуся, в свою очередь, не стала кидаться на шею будущему зятю, разговаривала сдержанно, даже сухо. Дала ему попять, что Аня могла бы рассчитывать и на лучшую партию.
Потом состоялось знакомство с его родителями. Что ж, они произвели на нее неплохое впечатление. Солидные люди, большая квартира…
Да и что она могла поделать?
«Мы все равно теперь муж и жена».
Откровенно говоря, Натусю одолевало любопытство: как умудрились, когда успели?
У нее имелось на сей счет одно подозрение.
Иногда Натуся не ночевала дома. Она ночевала у подруги, тоже с телевидения. У нее, у этой подруги, порой случались какие-то страхи. На нервной почве, теперь ведь все сплошные психи. Она боялась одна оставаться ночью в квартире. И умоляла Натусю прийти. Не могла я же Натуся отказать своей близкой подруге!..
Она все это давным-давно объяснила дочери. Про подругу. И в тех случаях, когда у подруги опять возникали страхи, Натуся предупреждала Аню, что сегодня домой не придет.
«Хорошо, мама», — говорила дочь.
Правда, оттуда, от подруги, Натуся еще звонила попоздней: проверяла, дома ли Аня, что делает.
«Занимаюсь, мама», — спокойно отвечала дочь. Либо: «Смотрю телевизор».
Но однажды, когда Натуся позвонила домой от подруги, телефон очень долго не отзывался. И она уж было встревожилась. Однако, наконец, трубку взяли. «Да», — сказала Аня, но голос был очень странен. «Аня, это ты?» — «Да, мама». — «Что ты делаешь?» — «Ничего…» — «А почему ты так долго не подходила?» — «Я уже спала, мама».
А было всего лишь десять часов.
Натуся встревожилась и, не посчитавшись с подругиными страхами, нагрянула домой.
Однако ничего подозрительного в квартире она не обнаружила. Аня спала.
И все же подозрение осталось…
Да что теперь размышлять об этом?
Она еще издали, подъезжая к остановке, увидела дочь.
И порадовалась тому, как заметна, как отлична она среди людей. Притом не ростом, не статью — наоборот, крохотностью своей, изяществом, даже игрушечностью. Ведь она очень маленькая — в мать. И в том имелось много преимуществ. Это льстило мужчинам. Это умиляло женщин. И таило в себе продолжительность такого вот девчоночьего вида, потому что, как всем известно, «маленькая собачка — до старости щенок».
Это Натуся знала по собственному опыту: вот ей уже сорок один, а где она ни появись — «Девушка, вы крайняя?», «Не опускайте пятачок, девушка», «Девушка, а девушка!..»
— Что в школе?
— Ма-ама…
— Ну, в университете. Извини.
— Семинар был. А еще… — Аня оживилась. — Знаешь, у нас сегодня проводилось такое занятие по языку: одни студенты были вроде бы гидами, а другие представляли иностранцев. И задавали гидам всякие вопросы…
— Я вас умоляю, — восхитилась Натуся.
Они вошли в магазин. Левый угол был завален коврами. Судя по всему, машинной выделки, недорогими. Угол осаждала толпа: бородатые мужчины в сапожищах, неряшливые женщины в пестрых юбках, вокруг орава детей. Цыгане. Все они отчаянно галдели, размахивая приглашениями для новобрачных.
— И вот, представляешь, — продолжала Аня, — одна девочка меня спрашивает: «А почему у вас…»
— О-ох, — Натуся схватилась за грудь. Обмерла.
— Что, мама? — испугалась дочь.
— Я не могу… Ты посмотри!
Они сейчас поравнялись с обувным отделом.
И там, на полках, под надписью «Для новобрачных и юбиляров» стояли рядком туфли. Дамские туфли. Они отливали рубиновым лаком, голубоватым перламутром, свежей майской зеленью. С бантами и пряжками времен Людовиков. И все они были на широких граненых каблуках.
— Я не могу, — повторила Натуся, протискиваясь к прилавку. — Скажите, это Франция?
— Да.
— Аня, садись, — распорядилась Натуся. — Красные. Тридцать четвертый. Вот пропуск.
Продавщица раскрыла коробку.
— Ну, как? — озабоченно справилась Натуся, когда дочка примерила.
— Хорошо, но… — Аня оглянулась, и в глазах ее Натуся прочла: «Но ведь это сорок рублей!»
— Выпишите чек.
На контроле туфли еще раз придирчиво сопоставили от каблука до носка, бережно завернули в шелестящую бумагу, сложили в коробку, перевязали бечевой.
— Спасибо, мама.
— Погоди-ка… — Натуся медлила, не отходила от прилавка. Лицо ее сделалось задумчивым. Она наклонилась к контролерше, зашептала искательно: — Дорогая, милая! Можно еще пару? Я даже мерить не буду — у нас одна нога…
— Пожалуйста, — сказала контролерша. — Этот размер не очень берут… Но вы хотите такие же?
— Да-да, — подтвердила Натуся.