— А кто занимался детьми? — спросила Салли.
— Няня.
— Хоть симпатичная?
— Не знаю, я ее никогда не видела. И его жену и детей тоже. Погоди… я полностью доверяла Хуго, тут и вопросов не было. Итак, я осталась одна в унылом гостиничном номере. Позвонила Полю, который признался, что скучает. Я не устояла, попросила его приехать и сняла большой номер в лучшей гостинице.
— А Хуго знал? — спросила Квази.
— Нет, конечно. И не надо на меня так смотреть. Мало удовольствия быть запасным колесом и сидеть в прихожей, когда все уже в доме. С Полем, несмотря на все его недостатки, я была на своей территории и к тому же, если не считать самого начала, это были наши лучшие четыре дня. Он был весел, мил, беспечен, глаз с меня не сводил и пылинки сдувал. Его страсть стала менее лихорадочной, но более полной.
— Не хочешь поподробней?
— Нет. Короче, он подчинялся всем моим капризам, и мы иногда проводили целые дни, не выходя из комнаты, заказывая блюда в номер, когда хотели есть.
— Простите, графиня, но мы тут не в курсе, что такое гостиницы, где можно заказать блюдо в номер, так что не забывай, кто твоя публика.
— Не важно, это несущественные детали. Просто мне хотелось провести параллель с подобной ситуацией, но прямо обратной, которая случилась позже. И потом, какого черта, любой дурак поймет, если захочет.
— Она нас что, дураками считает? — вопросил Робер.
— Да нет, она куда заковыристей, никогда на прямую не обзывается, — коварно ввернула Квази.
— И все ж она права, вы то и дело ее прерываете. А если б дали спокойно рассказать, она рано или поздно ответила б на все вопросы, которые ей и не задавали. Давай, Доротея.
— Спасибо, Робер.
— Робер хороший, — прошептала Салли.
— Так вот, однажды утром я открыла глаза и увидела, что Поль сидит за письменным столом и читает письмо, которое я тут же узнала.
«Ты продолжаешь писать этому человеку?»
«Отдай».
«В любом случае, по его ответу все ясно. Настоящая большая любовь!»
«Ты рылся в моих вещах!»
«Подумаешь, мы ведь вместе живем, разве не так? А вот ты скрываешь свои маленькие секреты, свои мелкие пакости».
«Дай сюда письмо. Какое тебе дело?»
«Ха, я по крайней мере честен, представь себе. И мне надоело, что меня используют, как машину для траха, а великие чувства приберегают для пляжного евнуха».
«Я запрещаю тебе говорить о нем, и немедленно дай сюда письмо».
« Нет, оставлю–ка я его себе». — И он посмотрел на меня со своей коварной ухмылкой.
— С коверной ухмылкой — это как? — спросила Салли, но ее тут же одернул Робер. Отныне она готова была на все ради него.
— Я мгновенно поняла, что он держал в руках неопровержимое доказательство. Теперь ему достаточно предъявить письмо жене Хуго, и случилась бы катастрофа.
«Я отлично знаю, что ты меня не ревнуешь, потому что никогда меня не любил…»
«Что ты об этом можешь знать?»
И он принялся толкать меня, вот так, кончиками пальцев, но глаза у него были страшные. Я попыталась добраться до двери, но он загородил дорогу. Он начал с пощечин, потом швырнул меня на кровать, и три кошмарных дня мы оставались в этой комнате, я — в полной его власти, отрезанная от всего мира, а он — получая от этого наслаждение, за которое я его возненавидела. Утром четвертого дня он ушел.
Я тут же вернулась в Париж. Я была в панике и не способна ни о чем думать. Не получая никаких вестей, Хуго забеспокоился, пришел ко мне и увидел мое распухшее лицо. Он сыпал вопросами, пока я не рассказала — нет, не все — о жестокости Поля.
Он умолял меня больше никогда не встречаться с этим человеком, но я не смела рассказать ему о шантаже, косвенным объектом которого был он сам. Однажды он принес мне маленький пистолет и показал, как им пользоваться, добавив: «Тебе даже не придется пускать его в ход, достаточно пригрозить. Он испугается».
Я знала, что его жену снова поместили в больницу, и меня потрясало, что среди всех своих забот он находит время возиться со мной.
Поль, конечно же, объявился. Очень спокойный. Заговорил о жене Хуго, которая вернулась домой. Если она увидит письмо мужа, без сомнения, попадет обратно в больницу, но что делать… Я устала, у меня больше не было сил. Спросила, чего он хочет.
«Тридцать лимонов, и я верну письмо».