Нос оттаял, и он уловил щенячий запах — теплый, сладкий, молочный. Щенки все сосали и сосали молоко и никак не могли насытиться. Ромочка почувствовал и запах матери — тоже сладкий и какой-то успокаивающий. Он не двигался с места, только дрожал всем телом. Собака-мать продолжала тихо рычать, но тоже не шевелилась. Она не рычала, а как будто ворчала на него. Ворчала совсем не сердито — как будто не гнала его прочь, а просто велела хорошо себя вести. Вот Ромочка и ждал, стараясь показать ей, какой он воспитанный мальчик. Наконец, мать перестала рычать и принялась вылизывать щенят. Она и Ромочку лизнула в лицо. Язык у нее был теплый и мокрый, сладкий и кислый. Ромочка облизал губы. У ее слюны был явственный, хотя и слабый, молочный привкус. С трудом согнув в локте замерзшую руку, Ромочка потянулся к ее брюху и попробовал оторвать от нее одного крепко присосавшегося щенка. Тот извивался и недовольно скулил. Пришлось ухватить его и второй рукой. Наконец, обжору удалось оторвать от источника молока. Щенок взвизгнул и, извернувшись, тут же подполз к другому, свободному соску. Ромочка, извиваясь, подполз ближе, зарылся холодным носом в шерсть матери-собаки, охватил губами липкий сосок и глотнул теплого молока. Жирное, сладкое, оно приятно согревало горло и желудок.
Страх прошел, и на душе полегчало. Скоро руки согрелись. Ромочка потянулся к влажному собачьему брюху и, не переставая сосать, принялся гладить его, перебирая пальцами шерсть, ощупывая шрамы, струпья, проводя по гладким ребрам. Собака вздохнула и положила голову на землю.
Ромочка проснулся посреди ночи. Никогда еще он не видел такой полной, такой настоящей темноты. Свет уличных фонарей не проникал в подвал через щели в потолке; здесь не было окон, за которыми виднелись бы подсвеченные солнцем облака. Он поднял руку. Пальцев не видно даже вблизи! Хотя на самом деле Ромочка совсем не изменился, ему показалось, будто его невидимое тело выросло. Вокруг него и на нем свернулись клубочками теплые щенята. Он схватил одного и положил себе на грудь. Щенок заскулил, заизвивался, но Ромочка держал его крепко, и скоро щенок затих. Сердечко его стало биться реже; он глубоко задышал. Ромочка улыбнулся. От щенка пахло молоком и кожей.
Если бы сюда пришла мама, она бы увидела, что ее сын хорошо одет, что ему тепло, что он сыт. Он надеялся, что мама придет — пусть увидит, что он прекрасно обходится и без нее, и без дяди. Собака-мать потянулась к нему мордой, ткнулась шерстью в губы, защекотала, дохнула в лицо. Потом лизнула. Теплая вонючая слюна долго сохла у него на щеках. По краям гнездышка устроились две другие взрослые собаки; они лежали, навалившись на него спинами. Ромочка снова задремал.
Его разбудил холод. Сверху, из щелей в потолке, тянуло холодом. Взрослые собаки куда-то ушли, а щенки выползли из гнезда и шляются по всему подвалу. Время от времени то один, то другой на разъезжающихся лапах подходили к лежбищу и, задрав хвост, принюхивались к чему-то. Щенки бросались друг на друга, понарошку кусались, рычали и все время падали. Ромочка сел и с трудом, из-за обилия одежды, подтянул колени к груди. Он опять замерз, хотел есть и злился на всех. Никакого одеяла… Лежбище было завалено какими-то сырыми, заскорузлыми тряпками, облепленными собачьей шерстью, песком и птичьими перьями. Синие варежки куда-то пропали. Ромочка мрачно огляделся по сторонам.
Вставать не хотелось. Похоже, собаки не держат в своем подвале никаких запасов еды!
Заметив, что он проснулся, щенки подползли ближе. Они тыкались в него мордочками, хватали зубами за рукава и штанины. Ромочка схватил одного щенка, как ночью, сунул себе за пазуху. Когда щенок перестал визжать и успокоился, Ромочка приоткрыл пальто. Из темноты на него смотрели щенячьи глаза. Потом щенок поднял мордочку и принялся старательно вылизывать его шершавым язычком. Хотя кожу пощипывало, Ромочка погладил щенка по белой голове. Потом заметил, что три других щенка перестали играть и забрались в гнездо. Они прижались к нему с обеих сторон. Все выжидательно виляли хвостиками и не сводили взглядов со входа в подвал.