Итак, эти двое презирали друг друга, и недобрые чувства Фонтрая к кардиналу превратились в ненависть в тот день, когда Ришелье назвал его чудовищем.
С тех пор Фонтрай несколько раз пытался устранить Великого Сатрапа. Он мог бы даже и преуспеть, если бы не малодушие короля. Так, однажды Людовик XIII сказал ему словно бы в шутку:
— Ах, если бы кардинал вдруг покинул наш мир, мы могли бы стать счастливыми!
Фонтрай с живостью ответил:
— Вашему величеству достаточно лишь распорядиться, и найдутся люди, которые избавят вас от него в вашем же присутствии!
Король заколебался, но так и посмел пойти дальше.
Догадавшись, что монарх никогда не выступит против своего министра, Фонтрай присоединился к Сен-Мару, официальному фавориту, и Гастону Орлеанскому, брату Людовика XIII. Будучи другом обоих, он предложил им заключить пакт с Испанией. За полновесные наличные пистоли заговорщики устранили бы Ришелье, а затем и короля с целью возвести на трон принца Орлеанского, который стал бы проводить политику, угодную Эскуриалу.
Заговорщики были очень близки к тому, чтобы убить Людовика Заику, и, конечно же, Фонтрай добился бы успеха, не будь его противником хитроумный Мазарини, которому помогал Луи Фронсак.
После провала этого заговора маркиз нашел убежище в Англии и вернулся во Францию только после смерти Ришелье.
Он вновь начал готовить убийство Людовика XIII, затем, негласно возглавив Важных, попытался избавиться от Мазарини, чтобы в стране воцарился хаос. У него не было сомнений, что вследствие этих потрясений ему удастся захватить власть и установить, наконец, желанную республику — на манер парламентской революции, сотрясавшей Англию.
Но в очередной раз ему помешал Луи Фронсак, сумевший провалить и этот заговор.
Ле Телье, казалось, совершенно не тревожили последние Важные, оставшиеся на свободе. Единственным, кто еще находился в Париже, был Генрих де Гиз, но его деяния ныне только смешили двор.
Ибо Генрих Лотарингский, герцог де Гиз, внук Меченого, которому удалось пошатнуть трон Генриха III, помышлял только о женских прелестях.
Став архиепископом Реймса в двадцать один год, он соблазнил двух дочерей герцога Неверского, из которых одна была аббатисой. На второй он даже втайне женился, прежде чем влезть в заговор Людовика Бурбонского, графа Суассонского. И этот заговор был подготовлен маркизом де Фонтраем!
Бурбон по рождению и принц крови, граф Суассонский едва не стал регентом королевства. В прошлом году во главе испанской армии он сокрушил королевские войска в битве при Ла-Марфе, к югу от Седана. Выиграв битву и готовясь идти на Париж, он решил почесать окровавленную щеку и в качестве скребка использовал собственный пистолет.
Раздался выстрел, и пуля прошла через мозг![10]
Поскольку партия была проиграна, герцог де Гиз укрылся в Брюсселе, бросив супругу и архиепископство. Он воспользовался этим обстоятельством, чтобы жениться на красивой графине.
Тем не менее, в начале года архиепископ-двоеженец вернулся во Францию с целью выпросить прощение. В обмен на помилование он отказался от всех церковных бенефициев и сложил архиепископский сан. Отныне самые чистые любовные чувства связывали его с одной из королевских фрейлин, на которой он обещал жениться. Но чтобы повести избранницу к алтарю, он должен был аннулировать предыдущие брачные союзы!
Он часто навещал свою сестру, Франсуазу Лотарингскую, аббатису монастыря Сен-Пьер в Реймсе. Однажды она застала его в разгар любовной игры с хорошенькой послушницей.
— Брат мой! Вы издеваетесь! Это же невеста Иисуса Христа! — с ужасом воскликнула она.
Изнасилованная послушница, рыдая, клялась изобличить бешеного безумца.
Перед угрозой грандиозного скандала аббатиса приказала брату, указав ему на другую, чрезвычайно уродливую монашенку, которая присутствовала при этой сцене:
— Брат мой, совершите то же самое с ней, хоть она совсем некрасива. Тогда нашей сестре будет не так обидно стерпеть ваше надругательство.
Герцог де Гиз виновато ответил:
— Сестра моя, уж очень она безобразна! Но не важно, раз вы этого хотите…
Первая монашенка, поскольку обесчестили не только ее, согласилась не выдавать герцога.[11]
Ле Телье, рассказывая о гнусных поступках Гиза, которые хорошо знал, поскольку имел в подчинении полицию, смеялся до слез. Бриен же, напротив, считал поведение внука Меченого неслыханным. А Луи воспринял историю с обесчещенной монашкой как лишнее подтверждение безумия бывшего архиепископа.
Он говорил себе, что столь глупый человек не может быть опасным. Однако он ошибался.
Затем Луи задал несколько вопросов графу де Бриену. Главным образом, о гонцах и курьерах, но также о способах кодировки депеш и работе шифровального бюро.
Около десяти часов они остановились на почтовой станции, чтобы сменить лошадей и подкрепиться.
До Парижа они добрались около трех и въехали в город через ворота Тампль. Обычно лишь по утрам движение было адским, но в этот день, едва миновав сторожевой пост, карета министров застряла на улице Сент-Авуа.
Четыре королевских гвардейца тщетно попытались растащить в стороны телеги и экипажи, загромоздившие слишком узкий проход. Устав от бесконечного стояния перед оградой Тампля, Луи, в конечном счете, обратился к обоим министрам:
— Я предпочитаю расстаться с вами здесь. Мы недалеко от улицы Катр-Фис, где находится контора моего отца. Я сяду на лошадь за спиной Гофреди, который также жаждет попасть домой.
— Улица уж очень грязная, — заметил Ле Телье, выглянув из окошка кареты. — Здесь вы, по крайней мере, не рискуете запачкаться.
Действительно, грязь, в которой вязли колеса их кареты — смесь земли, нечистот и конского навоза, — налипла на оси, заставляя из последних сил напрягаться шестерых лошадей, которые хрипели и яростно ржали, как только форейторы начинали хлестать их кнутом, чтобы они шли быстрее.
— На мне дорожная одежда, и на крупе лошади навоз мне не страшен. В любом случае нам осталась какая-то сотня туазов, и сомневаюсь, что ваша карета сумеет опередить нас.
— Вы, несомненно, правы! — признал, наконец, Ле Телье. — Впрочем, если дорога не освободится, мы последуем вашему примеру и тоже сядем на лошадей, позади гвардейцев. Где ваши вещи?
— В седельных сумках моего слуги Гофреди. Мсье де Бриен, завтра утром я могу встретиться с вами в Пале-Рояле. Сразу же после восхода солнца. Вам это удобно?
— Я буду ждать вас, мсье.
Луи попрощался с ними и вышел из кареты, стараясь не запачкать дорожные сапоги грязью. Ему удалось забраться на каменную тумбу. Гофреди протянул руку, и Луи прыгнул на круп лошади.
Улица была полностью запружена телегами с провизией и строительными материалами. Всадники с большим трудом пробили себе дорогу. Им приходилось следить за прохожими, водоносами и другими бродячими торговцами, сновавшими по мостовой. Однако свирепая, покрытая шрамами физиономия Гофреди, а также тяжелая шпага, бившая его по бедру, заставляли встречных сторониться, и лошадь их, лавируя между экипажами, медленно, но верно шла вперед.
Как всегда, рейтар внушал всем почтение и зловещим выражением лица, и своей экипировкой. Сегодня он был в помятой шляпе с обвисшими до плеч полями. Из-под пунцового шерстяного плаща выглядывала буйволиная куртка, залатанная во многих местах, и кожаная перевязь, на которой висела испанская стальная рапира с медной рукоятью. К груди был привязан шнурком охотничий нож длиной в полтора фута. Наконец, из седельной кобуры, прижимавшейся к отвороту сапога, торчала ручка аркебузы с колесиком для высекания огня!
Луи, сидя за спиной старого солдата, казался столь незначительной персоной в своей полотняной коричневой одежде и фетровой шляпе, что прохожие принимали его за слугу этого грозного вояки!
По мере того как они продвигались вперед, вонь становилась все более невыносимой. Накануне прошли дожди, и конский навоз, размазанный колесами и копытами по мостовой, буквально отравлял воздух тошнотворными миазмами. Горе тому, кто попадет под струю такой грязи — одежду свою он уже не отчистит никогда.