Это заявление вызвало оживленный обмен мнениями на диспуте[483]. Профессор Беляев как пробел диссертации отметил, что сам автор совсем не использовал богослужебного текста и что если «догматисты мало пользуются содержанием богослужебных книг, то об этом следует только пожалеть».
На что автор заявил: «И не думал, что можно пользоваться церковно–богослужебными книгами как источником для ученой работы… Ведь это — материал далеко научно не разработанный… Я не решился воспользоваться для своей работы церковно–богослужебным материалом и потому еще, что находил в нем нечто несогласное с тем, что пишется в наших догматиках».
В конце диспута профессор А. П. Голубцов заметил, что высказанное диспутантом суждение о литургических памятниках как сомнительном в догматических вопросах документе ошибочно. При изучении вопроса об искупительной жертве Христовой следовало бы заняться исследованием литургии, которая таинственно связана с тем, что совершено было на Голгофе. «Тем необходимее было вам привлечь к изучению в возможно большем числе списков литургии, что они служили и служат выражением церковного веросознания, а не являются отражением воззрений на изучаемый догмат отдельных только лиц, отцов и учителей Церкви…
И нельзя не удивляться и не пожалеть, что наши отечественные богословы чрезвычайно редко заглядывают в литургические исследования, очень мало пользуются и даже как бы гнушаются церковно–богослужебными книгами в своих богословских работах»[484].
Если священник И. Орфанитский отметил в тексте богослужебных книг «нечто несогласное с тем, что пишется в наших догматиках», то на существенное отличие между «догматиками» и богослужением в понимании искупления указал через десять лет профессор Московской духовной академии архимандрит (архиепископ) Иларион (Троицкий).
«У Церкви и теперь есть своя сокровищница богословия, существенно отличного от богословия «школьного». Это сокровище — в богослужебных книгах. Ведь большая часть наших богослужебных книг составлена тогда, когда даже не было никакого латинства и не было никакой схоластики. Многие из богослужебных песнопений, стихир, канонов писаны великими богословами древней Церкви. В богослужении мы слышим чистый и неиспорченный отголосок богословия святоотеческого, древнецерковного. Уже несколько лет скорбь и горечь теснят мое сердце от сознания того, как искажена в нашем богословии христианская идея спасения, и без радостного трепета сердечного я не могу слышать нашего богослужения. Я радуюсь, как сын Церкви и как богослов, потому что каждую почти минуту в богослужении слышу те самые чистые и высокие понятия об истинах христианской жизни, которые пленили меня в богословии святоотеческом… В самой литургии, приступая к совершению величайшего Таинства, мы, священники, говорим в алтаре пред престолом о спасении совсем не то, чему нас учит «школьная» догматика»[485].
В ряде статей архиепископ Иларион прекрасно иллюстрирует свои мысли выдержками из литургийных молитв и церковных служб на Господские праздники.
В период между приведенными высказываниями о ценности богослужебного текста для выяснения церковного учения появилась прекрасно задуманная статья священника М. Е. Ашихмина[486].
Православное богослужение, говорит он, представляет собою «источник светлой, строго правильной мысли, целое мировоззрение, заключенное в прекрасную песненную форму», и положительно раскрывает истины христианства. При единстве содержания со Священным Писанием (автор ссылается на «Послание восточных патриархов») наше богослужение является его объяснением и раскрытием.
Рассматривая богослужебные песнопения со стороны содержания, безотносительно к их составителям, автор считает возможным привести их в «стройную и цельную систему, объединенную идеей искупления». Таким образом, темой его работы является «великое искупительное дело, совершенное Иисусом Христом». В отношении к этой теме автор и располагает отдельные главы своей работы, представляющей «историю Божественного домостроительства »!.
К сожалению, в исполнении своего намерения автор допустил ряд недостатков, снижающих ценность его работы[487].
В работе не имеется правильно выработанной системы для распределения собранного материала, объяснения автора не исчерпывают всего содержания цитируемых текстов, ряд образов остается нераскрытым, отдельные места понимаются неправильно.
Но эти недостатки, в известной степени неизбежные при первом опыте, не уменьшают интереса ко всей работе и значительности отдельных выводов.
А эти выводы и цитируемые в подтверждение их тексты не содержат в себе «юридического» понимания искупления. Само искупление есть дело Божественной любви и свободы, освобождение человека от греха и смерти, таинственное обновление человеческой природы и уничтожение греха силою крестной смерти Христа и Его воскресения.
Эту свою основную мысль автор обосновывает многочисленными цитатами[488].
Работу священника М. Ашихмина следует считать только началом или возобновлением[489] изучения догматического учения, заключенного в богослужебных книгах Православной Церкви, требующим своего продолжения и развития[490].
Поэтому при рассмотрении вопроса о соотношении этого учения со «школьным» изложением догмата искупления в настоящем исследовании приведено столько непосредственных высказываний. И они свидетельствуют, что «юридического» понимания искупления не содержится и в этом источнике церковного Предания.
Выводы из тщательного изучения источников православного вероучения — Священного Писания и церковного Предания — должны быть использованы при систематическом изложении православного учения об искуплении.
ГЛАВА IV. Опыты систематического изложения учения об искуплении в первой половине изучаемого периода (1893–1917)
484
Этот обмен мнениями не закончился на диспуте и был перенесен на страницы журнала «Вера и Церковь» (1905. № 2, 3).
Как это ни странно, после высказывания о впечатлении, произведенном на него богослужением Великого Пятка, свящ. Орфанитский в особом письме в редакцию журнала (Nq 3) обосновал отсутствие в его работе ссылок на богослужебный текст не только, по его мнению, незначительностью догматического содержания этого текста по сравнению с творениями святых отцов, но и следующими аргументами, показавшими отсутствие у него самостоятельных взглядов: «Быть того не может, чтобы никто не только из русских, но и западных богословов не обратил внимания на этот источник (древние литургии). И что текстами церковных песнопений не пользовались догматисты — митрополиты Макарий и Филарет, епископ Сильвестр и наши профессора духовных академий» (Вера и Церковь. № 3. С. 434, 440—441). С ним не согласились проф. Беляев и редактор журнала.
485
486
488
Обмен мыслями по поводу диспута свящ. Орфанитского послужил причиной появления еще одной статьи о значении православного богослужения:
Статья представляет собой ряд цитат, расположенных в интересной системе, но без всяких комментариев и почти без выводов; может быть интересна только как проявление внимания к догматическому учению, заключенному в богослужении. Создание «собственно церковного, богослужебного богословия» представляется автору «весьма нужным для упрочения Православия среди обуревающих Церковь современных волн» (Вера и Церковь. 1906. № 3. С. 427).
489
См. статьи прот. Т. Серединского, анонимно напечатанные в «Христианском чтении» за 1845 и 1851 годы.
490
Такое изучение и было начато в Московской духовной академии: в 1912 году студент свящ. Л. Архангельский представил курсовое сочинение «Идея спасения в живом церковном сознании по богослужению двунадесятых праздников»; в 1917 году студент Дм. Кулигин — «Крест Христов. Идеология Креста в церковных песнопениях». Оба сочинения, по–видимому, утрачены. В последующие годы ссылки на богослужебные тексты стали необходимой принадлежностью многих исследований. «Православно–русское богословие есть преимущественно литургическое богословие» (