В основе его лежит печальный факт диалектической игры догматическими формулами: переставят слово, переменят букву, — и истинная мысль искажена; возьмут библейские тексты, свяжут их своими пояснительными вставками, — и ересь готова; выберут из св. писания несколько разных имен, придадут им свои специальные значения, — и вся прелесть нескончаемого спора тотчас же к услугам богословствующих софистов. При таких обстоятельствах вполне естественно было предложить на обсуждение церкви существенно важный вопрос: „не в словах ли и произношении подвергается опасности твердость веры, так как о точности по смыслу (у противников церкви) нет никакого рассуждения“ [146]. Нужно было отнять у любителей тонких диалектических споров все перечисленные поводы к искажению истины, и с этою–то целью св. Григорий Нисский остановился на мысли о сохранении буквы догматических формул. Во второй книге против Евномия он утверждает, что православные содержат проповеданную Спасителем истину вполне благочестиво, потому что относятся к ней с полным доверием и благоговением. „Мы до буквы храним ее, — говорит он, — как приняли, чистою и неизменною, признавая крайнею хулою и нечестием даже малое извращение преданных слов… Мы не делаем в ней ни сокращения, ни изменения, ни прибавления, ясно зная, что осмеливающийся извращать божественное слово злонамеренными лжеумствованиями есть от отца своего диавола, который, оставив слово истины, стал отцом лжи и от своих глаголет“ [147]). Св. Григорий хвалит своего брата св. Василия Великого за то, что он не способен был в изложении веры сделать „прибавление или исключение“, что он был так далек от свободного обращения с догматическими формулами, что не мог даже изменить „порядка в написанном“ [148]. Св. Василий Великий поступал подобным образом вследствие своей крайней осторожности, чтобы не подать кому–нибудь повода к недоразумениям и нареканиям [149]. Св. Григорий Нисский считает необходимым так поступать вследствие безграничного уважения к высочайшему авторитету Спасителя и Его апостолов, которым было угодно открыть истину именно в таких, а не в иных словах. „Если бы, — рассуждает он, — выразиться так (как выражался Евномий) было сообразнее с делом, то нет сомнения, что истина не затруднилась бы в изобретении этих слов, не затруднились бы, конечно, и те, которые приняли на себя потом проповедь таинства, и прежде всего самовидцы и слуги Слова, а после них те, которые на общих соборах разбирали возникавшие по временам недоумения о догмате“ [150]. В действительности же все веровали так, как открыла истина, и никто никогда не решался „сделать свои собственные понятия предпочтительнейшими тех именований, которые преданы нам в божественном слове“ [151]. Это слово есть правило истины (κανών αλτηθειας) и закон веры (νόμος ευσεβείας): следовательно, точнее выразить открытое в нем догматическое учение нельзя, а потому всякая замена богодухновенных изречений есть искажение истины и должна быть осуждаема, как преступление [152]. „Мы утверждаем, — говорит св. Григорий, — что страшно и пагубно перетолковывать эти божественные глаголы и придумывать новые к их опровержению, как бы в исправление Бога Слова, узаконившего нам принимать эти глаголы с верою“ [153]. Но не одно только слово св. писания не должно подлежать никаким заменам, сокращениям и прибавлениям. С таким же уважением нужно относиться и к догматическим определениям вселенской церкви. „Возглашающий противное всеми общепризнанному может ли оправдаться в том, за что его обвиняют, или еще более навлекает на себя осуждение слушателей и делается злейшим обвинителем себя самого? Я, — решает св. Григорий, — утверждаю последнее“ [154]. Противник определений церкви подлежит осуждению, как отвергающий голос истины, и не только виновен тот, кто отвергает учение церкви, но и тот, кто изменяет одобренные церковию догматические формулы. Св. Григоий считает св. Василия Великого образуем верующого христианина за то, что он не согласился на предложение императора Валента выпустить употребленное в „изложении веры“ (в Никейском символе) слово όμοουσίος [155]. Таким образом, догматы, неизменные по своему содержанию, по мысли св. Григория, должны быть неизменными и по букве своих церковных формул.
146
Contra Eunom. lib. Ι, op. t. ΙΙ, col. 417 B: (τι γάρ) μή εν ρήμασι καί προφορά τό άσφαλες κυνδενευει τής πίστεως, τής δε κατά την διάνοιαν ακρίβειας λόγος ουδείς? Текст не совсем понятен и потому передается различно. Латинский интерпретатор совершенно произвольно истолковал его в таких словах: Quid enim? An in verbis et prolatione sесиritas et sinceritas fidei perdinatur? An nulla ratio habenda ejus, quae ex sensu est, accurationis? Лучше передали темное место русские переводчики: «ибо что? не от речений ли и произношения терпит опасность непоколебимость веры, а о точности в смысле нет и слова»? (Твор. ч. V, стр. 205). В нашем переводе пояснительная вставка сделана на основании контекста, где обличается софистическая диалектика ариан.
149
В книге «О Святом Духе» к Амфилохию св. Василий Великий сам передает случай, который заставил его обратить особенное внимание на догматические формулы. «Недавно, — рассказывает он, — когда я молился вместе с народом и славословие Богу и Отцу заключал двояко, то словами: с Сыном и со Святым Духом, то словами: чрез Сына во Святом Духе, некоторые из присутствовавших восстали против меня, говоря, что мною употреблены выражения странные и при том одно другому противоречащие» (Op. t. III, р. 4). По мнению св. Василия, эта внимательность к слогам и выражениям — мелочна (μικρολογία), — но все–таки необходимо нужно считаться с этой мелочностью, и потому, в успокоение восставших и в опровержение повсюду распространяемых слухов, будто св. Василий «нововводитель и слагатель новых выражений», он подробно доказывает, что сам он никогда не дерзал употреблять в изложении догмата своих собственных выражений, что он принимает «выражение угодное и обычное святым и утвержденное обыкновением» (t. ΙΙΙ, р. 88).