Я обрадовано кивнул годовой. Двое – не один. С Муней никогда не скучно.
Толян снова нырнул в темноту и через несколько минут пришёл, держа в охапке старый, военных времён, отцовский бушлат и байковое одеяло.
– А ночка тём-ная была-а! – пропел он, дурашливо появляясь в дверях.
Освободив в углу место, Толян раскинул на полу бушлат, сунул под голову висевший тут же, на гвозде, бабушкин плюшевый жакет, сложил свою верхнюю одежду на ящик и улёгся, накрывшись одеялом. Для летних ночей постель в самый раз – зябко не будет, а жара не достанет.
Этой ночью знакомиться с героями «Двух капитанов» мне не пришлось. Толян захрапел сразу, как только уронил голову на подушку, пришлось выключать свет.
Утром, когда я проснулся, Муни уже не было. Наверное, ушёл на завод «Комсомолец», паять и лудить всякие медные штучки, за что получал по тому времени совсем неплохие деньги.
Совместное проживание с Толяном сулило большое разнообразие впечатлений от городской жизни. В кино ходить – нужны деньги. Шататься туда-сюда по двору – скучно. А здесь – плечо друга, его бесконечные разговоры о прелестях блатной жизни, о воровских законах, нарушать которые никому не позволено, даже самому пахану Вене. Рупь – вход, а выход – два! Позор смывают только кровью, лучше пиковину в бок, чем предательство или душевная слабость. Закон – тайга, хозяин – волк! Любой спор может рассудить только нож. А песни! Какие песни!
«Нинка, как картинка,
С фраером идёт.
Дай мне, керя, финку,
Я пойду вперёд.
По-антирисуюсь,
Что это за кент?
Спорим на «косую»
Этот фраер – мент!
Нинка, я злопамятный.
Ножиком – ага!
Крест поставлю каменный
У тебя в ногах».
Или вот такое – широкое, раздольное:
«Я родился на Волге в семье рыбака,
Где волна о шаланду ласкалась.
Но однажды в окно постучала ЧеКа —
От семьи той следов не осталось.
Малолеткою рос, словно в поле трава —
Ни пахать, ни косить, ни портняжить,
А с весёлой братвой под названьем шпана
Я пустился по Волге бродяжить.
Крепко мы полюбили друг друга тогда,
Хоть встречались порою несмело.
И однажды они пригласили меня
На большое и крупное дело.
Ну а ночка была хороша и темна,
А для вора она, как в обычай.
Поработали мы не больше, как с час,
И вернулись, как волки, с добычей.
Загуляла, запела вся наша братва.
То и дело баян и гитара.
Много девушек было в тот вечер у нас,
В этот вечер хмельного угара…»
Особенно нравилась сладкая и жуткая строчка: «В этот вечер хмельного угара».
Одним словом, каникулы будут насыщенными и продуктивными, как сказала бы моя классная руководительница Нина Александровна. И я не обманулся…
18
Вечером пришёл Муня, пружинистый, весёлый. Под мышкой он держал скатанный в трубу лист ватмана, чем меня сильно озадачил.
Несколько раз оглянувшись, он нырнул ко мне в сарай.
– Ты один?
– Как видишь! – я отложил в сторону только что начатый роман, который был так созвучен моему мальчишескому сердцу, и вопросительно посмотрел на Толяна.
Он, присев на корточки, развернул передо мной плотный лист бумаги, где размашистыми буквами в лучах кинопроектора было написано «КОМСОМОЛЬСКИЙ ПРОЖЕКТОР», и по листу – фотографии и карикатурные рисунки всяких пьяниц, хулиганов, стиляг, мешающих нам продвигаться вперёд по рельсам в ещё более светлое будущее. Под фотографиями и рисунками стояли стихотворные подписи. Помнится одна такая под смешной обезьяной, одетой в яркую, с пальмами, рубашку навыпуск, с широким галстуком, в узкие брюки, тяжёлые ботинки на толстенной подошве с загнутыми носами:
«Их наряд крикливо-модный.
Брюки – шланг водопроводный.
Не причёска – хвост фазана,
И гримаса обезьяны».
Стиляга! Ловкая рифмованная строфа!
Толян разгладил ладонями лист и почему-то поинтересовался, продолжаю ли я писать стихи?
– Конечно! Об чём разговор. Давай тему!
Я не понимал, почему Муня заинтересовался «Комсомольским Прожектором». Неужели он переделался в «осадмилъцы», как тогда называли добровольные дружины содействия милиции? Да за это дело я с ним дружить не буду, не то чтобы стишки всякие в угоду легавым писать. Не, не буду!
– Да ты стой! Не ссы варом. Эту газету я только что сорвал со стены гастронома на Советской, у памятника Зои. Мне Веня, как узнал про тебя, что ты стишки стоящие сочиняешь, сразу задание подпряг: против этой комсюковской газеты мы будем свою вешать, и название Веня толковое, воровское придумал – «СОБАКИЩ-БРЕХИЩ» будет называться, орган Главфилона, понял? А на хохму поднимать будем «мусоров» всяких, комсюков, кто в передовики лезет, «мужиков, ломом подпоясанных», тех, кто «один на льдине», придурков в органах. Ты только будешь надписи придумывать. Не мандражи! Рисовать и расклеивать буду я. Отмазки тебе никакой не надо. Ты в этом деле «не куришь». Тебя схавать не могут.