Мысль для меня сперва удивительная, но, при ближайшем рассмотрении, не новая. Познера как-то спросили:
— Какую из свобод в России вы считаете наиболее важной?
Ну, типа: когда же вы отсюда сбежите? Он примерно так и ответил:
— свободу перемещений.
В смысле:
— Как ездить запретят, так и придёт время ехать.
А у меня к той однодневной мелочи — всего-то два маленьких дополнения. В карательную часть. Чисто для ясности и однозначности.
За нарушение правила выхода — перевод в холопы. Выскочил из вотчины? — Всё, дальше ты беглый холоп со всеми вытекающими по «Русской Правде». И всякий, давший тебе кров — холопий вор. Со стандартной вирой в 12 гривен за каждую холопскую голову.
А за всякое любое-остальное — вообще смех — по ногате за каждый день неисполнения приказа. Никаких зверств, членовредительства, массовых порок и мордобоя. В отношении свободных людей. А вот если ты требуемую сумму не внёс, то ты уже не свободный общинник, а — «закуп». И разговор с тобой — соответственный.
Чётко в русле «Русской Правды» — там тоже к свободным только штрафами. А кто не платёжеспособным оказался — в закупы, потом — в холопы. И их уже конечно… Но свободного — ни-ни. Демократия, понимаешь, раннефеодальная, права человека, знаете ли, «святорусские». А я не империалист какой. Нет, я местные законы блюду и уважаю. И букву, и запах. В смысле — дух. Только одну мелочь мелкую дописал. И сразу скачок на триста лет! Шапку мне Мономахову. Прям с Ивана Третьего.
Затем мы старательно подсластили пилюлю. Правом общины собирать орехи — в орешнике, рябину — в рябиннике, и косить сено — на лучшем покосе, на «луговой тарелке». Конечно, с поставкой части продукции «ко двору». «Исполу или как владетель скажет».
Такая, знаете ли, элегантная, непротиворечивая, многовариантная конструкция получается. Вполне по Лукашенко: «Пора принять меры и наложить вето на табу». Однозначно — «Наложить!», но — в мягкой форме. Я даже сам на себя порадовался. Ревнитель, понимаешь, народных свобод и защитник, откровенно говоря, стародавних исконно-посконных вольностей.
Поутру — сельский сход в «Паучьей веси». Вот тут уже мы все по-боевому. Моя команда — как на пруссов шли. Да и Аким со своими тоже в бронях. Тот же двор, где мы битых мучителей-потрошителей под дождиком раскладывали. Только дождя ещё нет и народ другой — «пауки». Неразложенные… Пока…
Помянули, первым делом, тогда погибших. Постояли минуточку в молчании. Чтобы вспомнилось. Как пришлые их тогда били да резали безо всякого отпора. Как после местные против меня ротики по-раскрывали — захоронку Хохрякову забрать пыталися. И чем дело кончилось. «Повторение — мать учения». Лучше уж по этой матери, чем по ихней.
Дальше… скучно. Джон Рид, описывая Петроградский Совет, говорит о том, что столь многочисленным составом что-то осмысленное решать — невозможно. Паркинсон указывает предельное число членов любой действительно функционирующей комиссии или комитета — 21. При дальнейшем росте — выделяется реально действующая группа. А остальные… вотируют. Накладывают «вето на табу». Как в Евросоюзе или в НАТО в 21 веке.
У нас решение есть, оно продумано и внутри себя сцеплено. Начни от кусочка отказываться — нужно всё менять. А альтернативы продуманной — нету. Мужики орут:
— Не хотим! Не согласные мы! Давай по старине!
А Аким отвечает:
— Давай! Что из общины ушедший называется «изверг» — помните? Как с таким по старине? А я вот милость являю — даю возможность назад вернуться. Хоть и холопом.
Снова вой:
— На работы всякие посылать надумали! Чёрте куда загоните! Трудами непосильными замордуете! Не пойдём!
Тут я всунулся:
— После Юрьева дня открываю в Пердуновке школу. Буду детишек грамоте учить. Кошт — мой. Силком гнать не буду. Но кто пойдёт, тот должен будет доучиться. Вот, к примеру, будет такая работа по слову господскому.
Тут народ несколько… «Ученье — свет, а неученье — тьма». Это на Руси всегда хорошо понимали. Только аж в начале третьего тысячелетия обострение общенационального маразма уронило престиж образования. А так-то всю русскую историю по всей Руси звучит: «вот дитятко выучится — в люди выйдет» — общенародная родительская мечта. Тысячу лет, десятки миллионов людей. У некоторых — сбылась.
До главного аргумента, до «тяжёлой артиллерии» — хлеб-то их на зиму — у Акима в Рябиновке лежит — дело не дошло. Меньше всего мне хочется ГГуйничать перед Угрянскими смердами. Всякие там «на колени поставлю», «в бараний рог сверну»… Зачем мне эти возгласы? Сами станут, сами свернуться. Добровольно и с песней. С пониманием безусловной необходимости и необходимой полезности.