Еще немного полюбовавшись этой красотой, я отправился в душ, а потом варить себе кофе и делать нехитрый завтрак. Днем у меня были дела в галерее. Приближалась серьезная выставка, а переговоры с одним из художников зашли в тупик. Он считал, что его последние две работы не достаточно хороши, а написать новые к сроку он никак не успеет. Мне стоило больших трудов убедить его в обратном и все же подписать с ним контракт. Потом обед с клиентом. Снова хлопоты в галерее. Я даже заскочил к себе в студию, но поработать над картиной, которую начал, уже не хватило сил. И только ближе к вечеру, вымотанный, я добрался до дома.
Приняв душ и переодевшись в домашние штаны и толстовку, я снова уютно устроился на диване, собираясь продолжить чтение. Когда я взял дневник в руки, то, как будто ощутил легкое покалывание в кончиках пальцев. Я открыл страницу, на которой остановился вчера.
Дневник Брайана Кинни
Январь 2006 г. Питтсбург
Я знаю, что поступил правильно, заехав к Джастину.
Я чувствовал, что с ним что-то происходит. И возможно дело даже не в живописи. Он устал, он неудовлетворен, зол и разочарован. В себе… в нас… А самое главное – он теряет веру в свои силы.
Блядь, только не он. Он сильный. Он справится, мы справимся. Но… если он не выдержит, сдастся, и вернется, я пойму и приму его. Где-то в глубине души я даже хочу этого. Пусть это жалко и эгоистично, но такая жизнь в разных городах выматывает и меня.
Давно мы так не трахались. Я знал, что ему это нужно. И не только ему. Жесткий секс – наше с ним лекарство.
Работы по восстановлению «Вавилона» идут полным ходом. Думаю, уже весной он засияет огнями.
2018 г. Версаль
Джастин
Брайан был прав. Я терял веру в себя. Мне казалось, что я мучился напрасно, а самое главное, мучил Брайана. Наши недолгие встречи и изматывающее душу ожидание новых, просто убивало меня. Не знаю, как бы все обернулось, вернись я тогда в Питтсбург. Даже по прошествии стольких лет, я не могу сказать, как бы все сложилось. Возможно, мы были бы счастливы и по сей день, а возможно, разбежались бы через месяц, через год, через пять… Сейчас это уже не важно, но тогда, тогда я был близок к тому, чтобы все бросить и вернуться к Брайану.
Но этого не случилось. Я остался в Нью-Йорке.
Снова ОН, моя любовь, моя вечная муза, мое вдохновение, моя боль и мука, моя судьба - вложил мне в руки веру и надежду. Я не знаю, как у него это получалось. А еще я не знаю, как я смог все это в один прекрасный момент проебать.
Я прикрыл глаза. Почему-то именно с закрытыми глазами мне думалось и вспоминалось лучше.
Январь-февраль 2006 г. Нью-Йорк.
Брайан улетел, а у меня как будто открылось второе дыхание. Я начал рисовать, как одержимый, стараясь выплеснуть на холст свою, будто вновь обретенную надежду, свою веру.
Полотно было большим. Оно занимало почти всю мою комнату. Да, именно таким я и хотел его видеть. Я забыл обо всем и жил, как на автомате. Ходил на работу в кафе, а все остальное время рисовал и рисовал. Я ни с кем не общался, не отвечал на телефонные звонки, а потом и вовсе отключил телефон. Я полностью погрузился в работу, в свое творчество. Я с головой ушел в те ощущения, которые выплескивал на холст. Я чувствовал, что это будет не просто картина, это будет мой билет в будущее. Мне нужно было, наконец, сдвинуться с места и пойти вперед. Теперь я чувствовал, что смогу это.
Наверное, в тот момент, я походил на зомби, раз уж мой сосед, и тот забил тревогу. Он стал заглядывать ко мне каждый день, очевидно, проверяя, не съехала ли у меня окончательно крыша. Но мне было не до него, и я не обращал внимания. В конце концов, он мне не мешал.
Частенько Шон приносил пончики и кофе. Он молча ставил их на стол так, чтобы я видел и вспомнил о насущных потребностях организма. И это было весьма кстати, потому что я частенько забывал поесть.
Иногда, сосед устраивался в каком-нибудь свободном углу с ноутбуком и погружался в свой виртуальный мир, пока я рисовал. Мы работали, не замечая друг друга. Удивительно, но присутствие Шона меня нисколько не напрягало.
Но бывали дни, когда я не мог рисовать. Я просто стоял и смотрел на холст, как будто со стороны смотрел на свою жизнь, представляя ее дорогой. Иногда она была широкой и ровной, а иногда превращалась в узенькую тропинку над пропастью, по которой приходилось, затаив дыхание, осторожно идти, чтобы не сорваться вниз. Но чаще всего, это были непроходимые дебри, сквозь которые я пробирался, порой, раздирая себя в кровь… И все же я упрямо шел вперед, залечивая раны, чередуя взлеты и падения.
А потом снова накатывало, и я не выпускал кисть из руки, пока ее не сводило судорогой, и я не падал от усталости.
Так продолжалось два месяца. Наконец, мое полотно было закончено. Я смотрел на него и понимал, что все здесь, вся моя жизнь здесь. Вот она, дорога моей жизни – мое прошлое, мое настоящее и будущее. Тогда я еще не предполагал, что в будущем мне придется догонять свое прошлое. Здесь на картине я стоял спиной к нему, считая, пройденным этапом моей жизни, обратив свой взор вперед в будущее. Каким оно будет, что ждет меня впереди, я не знал. Но оказалось, чтобы продолжить свой путь вперед, иногда возвращение к истокам, к началу становится неизбежно. Только не так-то легко было догнать свое прошлое.
Первым, кто увидел мою картину, был Шон, который привычно зашел с пончиками и кофе. Он поставил все на стол и присоединился ко мне. Теперь мы вдвоем смотрели на мое творение. Я не знаю, сколько мы так простояли, наверное, несколько минут, хотя мне показалось, что целую вечность.
- Я закончил ее, - сказал я соседу, не отрывая взгляд от полотна.
- Вижу, - ответил он.
- Ну, и что скажешь?
- Я рад, что ты не свихнулся.
Я засмеялся и ткнул его в бок. В этом был весь Шон. Мы продолжали смотреть на полотно.
- Видишь, я представляю свою жизнь дорогой, по которой иду, бегу, временами ползу. Встречаю людей. Разных людей: хороших и плохих, добрых и злых, веселых и не очень, сильных, смелых, отчаянных, странных, порочных. Но что меня радует – редко равнодушных. Я ошибаюсь, но стараюсь исправить ошибки, учиться на них, чтобы не повторять в будущем, правда, это не просто и не всегда получается. А еще… я люблю, ЕГО люблю.