А в комнате профессора было тихо, горела настольная лампа, и перед Лотой на столе лежала коробочка ее любимой "Вишни в шоколаде".
Лота нежно относилась к своему учителю, хотя понимала, что главное для нее все-таки "Горе от ума", "Слово о полку Игореве", сны Веры Павловны и смерть Базарова, который вдруг ни с того ни с сего подцепил какой-то выдуманный автором трупный микроб, при том что Лота сама столько раз возилась со всякой грязью в больнице и не получила в итоге ничего, кроме досады из-за потерянного впустую времени да зарубки на сердце. В общем, главным для нее были его дисциплины, а не сам он - ее дорогой, немного припозднившийся и заплутавший во времени профессор, и она понимала, что, конечно же, его забудет, как только подойдут к концу их уроки, и строгая мать ее тоже забудет, а сам профессор, может, нет. Но не потому, что так хороша была сама Лота, а потому что невозвратно прекрасны были сиреневые сумерки в комнате на восьмом этаже, когда видно уже не очень хорошо, но свет зажигать почему-то ни Лоте, ни ему не хотелось, и они, Лота была уверена, были счастливы друг с другом, особенно когда где-то очень далеко, в смежном измерении - на кухне - протяжно выл закипевший чайник.
В общем, они подружились, хотя ни разу не говорили ни о чем, кроме русской словесности для абитуриентов - но эта тема так обширна, так нескончаема, что о ней можно было бы говорить, наверное, всю жизнь.
Потом по газете "Из рук в руки" Лота нашла еще двоих репетиторов, однако шансы поступить были все равно исчезающее малы. Базовых знаний не хватало катастрофически. Кроме того, Лота слышала, что родители некоторых абитуриентов нанимают за огромные деньги специальных особенных преподавателей, которые каким-то волшебством способны протолкнуть кого угодно на нужный факультет. На таких репетиторов у Лоты, разумеется, денег не было. Разве могла она с ними состязаться - с теми другими, которых 4,5 человека на одно учебное место? Да и возраст... И все-таки мало кто, Лоты была в этом убеждена, так яростно бился за свое будущее. Университет был не просто ее мечтой. Это была необходимость, неизбежность. У нее не оставалось других шансов, у нее не было даже настоящего и будущего. Не было даже тыла - близких, которые желали бы этого ее несчастного поступления вместе с ней. Только призрачное прошлое с юными мертвецами и пыльными романтическими героями, да фанатическое, абсурдное отчасти упорство - оказаться внутри университета - двигали Лоту вперед.
* * *
Но появилась в ее жизни и еще одна новая - или почти новая, но быстро занявшая важнейшее место в повседневной рутине - забота. Точнее, эти две заботы - первая и вторая - параллельно, одновременно и в равной степени, не перетягивая Лоту ни на одну, ни на другую сторону, целиком занимали собой ее сознание. Забота состояла вот в чем: днем, обязательно в светлое время, когда невидимое в зимние месяцы солнце достигало зенита, Лота запиралась у себя в комнате, забиралась с ногами на кровать, усаживалась на колени в удобной и устойчивой позе - "позе ученика" - так, как ее когда-то учил Птица - и, быстро и полностью сосредоточившись, представляла себе - нет, на этот раз не кокон: она представляла себе, что из нее - у нее из груди, прямо из-под твердой косточки-грудины - вытекает наружу теплая светящаяся энергия, заряжающая особенным светом и ее самое, и пространство вокруг нее: всю комнату, весь дом, улицу, город. Чем дольше удавалось ей сосредоточено просидеть в позе ученика на кровати, как когда-то на матрасе в их с Птицей комнате, выделяя из собственной груди золотистую неназваную энергию - тем острее и отчетливее она ощущала вокруг себя Гитландию. Гитландия была теперь рядом с Лотой постоянно, в любое время. Если свечение меркло, Лота тут же восстанавливала баланс, выделив из себя нужное количество теплого света, как паук, ткущий нить за нитью и штопающий в случае необходимости любые дыры и повреждения в своей паутине. Этот процесс наполнял Лоту бесконечным восторгом и полнотой: то, что она любила и ценила, то, что когда-то утратила и страстно мечтала обрести вновь, ей удавалось теперь без особого труда выработать внутри себя и выделить наружу. Она могла заниматься этим столько времени, сколько сама готова была этому посвятить.
Чуть позже она обнаружила, что вовсе не обязательно запираться в комнате в определенное (светлое) время дня и принимать особенное положение тела, выпрямив спину, поджав колени и закрыв глаза: можно было заниматься любым другим делом, не переставая одновременно с этим делом излучать золотистую энергию.