Теперь она могла создавать вокруг себя Гитландию где угодно: на кухне, на улице, в метро. Ей больше не требовались какие-то специальные условия.
* * *
Как-то раз, прослушав университетскую лекцию для абитуриентов, Лота спустилась в буфет, единый и единственный для всех гуманитарных факультетов. Взяла, как обычно, тепловатый чай, коржик с арахисом, уселась за столик у окна. Там уже сидела с кофе какая-то читающая девица, но других, более свободных мест, не было. За окном брезжил пасмурный день. Видно было, как университетские скверы укрывает мутная дымка, состоящая из тумана, смога и испарений пробуждающейся земли. Девица с кофе, сидящая напротив Лоты, читала, не обращая на Лоту внимания. Лота же, как обычно, пыталась рассмотреть обложку книги, ее название и имя автора, но ей все никак не удавалось. И вдруг в очереди, тянувшейся вдоль прилавка, мелькнуло знакомое лицо. Мелькнувшее лицо сильно изменилось с тех пор, как было увидено Лотой впервые: вытянулось, похудело, приобрело не свойственные ему еще не так давно уверенность и взрослость и глядело вокруг себя твердо и с вызовом: в общем, перед Лотой была значительно видоизменившаяся, но все-таки узнаваемая Русалка. Рядом с Русалкой стояла высокая, коротко остриженная девушка, похожая на подростка-переростка. Русалка зыркала то на девушку, то по сторонам и о чем-то степенно рассуждала. Быть может, о Прусте или Джойсе - к тому времени Лота уже знала, кто это такие, и не путала их имена.
Лота хотела поздороваться с Русалкой и даже, может быть, поболтать с ней - приятно же встретить знакомого человека там, где собираешься окопаться на многие годы - Лота на нее смотрела, но она, встретившись с Лотой взглядом, равнодушно отвернулась, не узнавая или не желая узнавать. Вскоре в буфет ввалилась компания университетских хиппанов - Лота уже видела их раньше внизу в вестибюле, на лестнице, где они курили, и на улице возле входа в гуманитарный корпус, они тусовались или кого-то поджидали - и загородила Русалку.
Лота, конечно, вспомнила, что Русалка училась на философском: она сама рассказывала про это в тот вечер у костра.
Потеряв Русалку из виду, она отвернулась и принялась смотреть в окно. Толпа студентов двигалась в сторону метро - как раз в это время кончились занятия. На встречу первой толпе двигалась вторая - это шли на свои занятия вечерники. Среди них, вероятно, затесалось и некоторое количество будущих абитуриентов, ее потенциальных соперников а, значит, врагов.
Тут она взялась представлять себе вступительные экзамены, и от этих фантазий ей, конечно, в который уже раз сделалось хреново. Ей всегда становилось не по себе, когда она принималась воображать вступительные и представлять, как встретится с другими кандидатами в студенты, как они всей соперничающей гурьбой будут писать трехчасовое сочинение, как мозг ее закипит от волнения и нечеловеческого напряжения и забудет все то, что ей с таким трудом удалось в него впихнуть за эти ничтожные для образовательного процесса полгода. А потом она будет искать свою фамилию в списках поступивших. Возвращаться к началу списка и снова скользить глазами вниз. Скорее всего, она себя там не найдет. Что ж, особых иллюзий у нее на этот счет не имелось, а значит, разочарование будет не так уж велико.
* * *
А через год она получила от Володи письмо. Больше чем через год - еще одной новой весной, когда после событий в Крыму минуло почти два года.
Это была вторая весна после юности - юность уже не терзала Лоту, не томила изнутри, как смех, жадность или нетерпение. Прошли нетерпение и жадность, остались удивление и нежность. Лота с нежностью смотрела, как на солнце все сверкает и тает, горит и сияет, и раскрывается на теплом весеннем ветру.
И вот в один из ясных весенних дней - последних дней перед летом - ее рука нашарила в почтовом ящике письмо. Никто ей не писал: некому было и неоткуда. Никто никому не писал, все просто жили.
А потом она прочитала обратный адрес - Иркутск - и все поняла.
На конверте рисунок: пустынная улица, памятник Ленину и какой-то странный плоский троллейбус - пустой, пассажиров не видно в окошках. Схалтурил художник: не слишком старался, разрисовывая конверт.
Володя вернулся в Иркутск, как она и предполагала. Жизнь его как будто наладилась. Во всяком случае, уже не казалась такой безнадежно унылой. В институте он так и не восстановился, но и от родителей ушел. Устроился на временную работу в рекламное агентство и собирается жениться. Жить будет у тестя. Это все-таки лучше, чем родной отец с ремнем. Тесть был известным в районе криминальным авторитетом с богатыми причудами: по какой-то непостижимой логике ему нравилось, что жених его дочери - художник. У него имелся особняк в центре города. В этом особняке Володю ожидала большая светлая мастерская, где он наконец-то сможет спокойно заниматься живописью. Володя, во всяком случае, очень на это рассчитывал.