-Бывшее лесничество, - поправила ее Муха. - Разрушено, видимо, давно. Сколько времени прошло с тех пор, десять лет?
-Да, ровно десять.
Портвейн допивали из горлышка - впрочем, им было не привыкать. А передавая из рук в руки бутылку, осторожно, в тайне друг от друга и даже от самих себя, поглядывали по сторонам, пытаясь угадать источник растущего беспокойства. Неназваная опасность ходила вокруг, сужая круги. И Мухе, и Рябине стало вдруг тяжелее обычного, тревожнее обычного. Каждая думала о своем, но потом они поделились домыслами и сравнили их, удивляясь созвучию. Они думали о том, что их люди ушли. Исчезли, вымерли. Сточились, как слишком мягкотелые декоративные ножи, не приспособленные для интенсивной кухонной резки. Или ушли в наипрямейшем смысле - уехали, уплыли, улетели. Каждый из них стремился вскочить в свой единственный поезд - не рассуждая, поезд ли это живых или, быть может, поезд мертвых. Они питались воздухом того времени - времени, которое обещало быть вечным, но закончилось, так толком и не начавшись. Им необходимы были яркие и сладкие - а на поверку тлетворные и с ядовитой подложкой - обещания, растворенные в этом воздухе. Обещания, которые не сбылись. Так некоторые бутоны некоторых цветов вместо того чтобы раскрываться и благоухать, съеживаются и темнеют, а потом отваливаются и упадают на землю. Новая требовательная реальность уже призывала к трезвению и действию взамен расслабленности и эйфории. И, не перенеся абстиненции, они уходили.
Вскоре Рябина и Муха заметили, что свет изменился. Тонкая, как папиросная бумага, дымка затягивала небо, двигаясь к морю. Что-то вздохнуло - легко и горько. Тени чуть расплылись, и углубились лагуны, а все, что представлялось на полтона темнее окружающего ликования, потемнело еще сильнее.
Рябина вздрогнула, опасливо огляделась.
-Послышалось, кто-то ходит.
-Да ну тебя! - Муха засмеялась.
Однако и ей хотелось поскорее уйти отсюда.
И они зашагали к обрыву - подальше от подозрительного места. Теперь уже и Мухе мнилось, что они побывали на кладбище. Только мальчик ни о чем таком не думал и жизнерадостно бежал впереди. Ему нравилось, что уже не надо карабкаться в гору и больше не будет утомительных заминок и перекуров.
Откуда-то у всех троих взялись силы на обратную дорогу, и настроение тоже как будто улучшилось. И главное, после зловещей тишины пепелища очень хотелось поскорее увидеть море и небо над морем, которые вечны и не меняются.
Послесловие:
Финн де секль (20 лет спустя)
Книги вытряхнули у контейнера "ЖК-7" (с торца), где стояли сломанные калориферы, развенчанный умывальник с круглым украденным зеркальцем (точнее, без оного) и дамское шапо (оно тоже с т о я л о - торчком, на газете) - такое, знаете, выпукло-норковое, в форме океанской раковины.
Леха был первонахом. Хвойная зелень собр. соч. А.П. Чехова в 12-ти томах (1955 год, Гослитиздат, тираж 400 тыщ экз.), шизоидно-фиолетовый Тургенев, Достоевский (1982?): текстильное покрытие с росписью аффтара. "Серебряный век" (подборка), Белый (воспоминания), а рядом во льду - корешок к корешку - М.Цветаева (семга с пряностями, со слезой) и Ахматова: белорыбица.
От люка поднимался пар. Днем ненадолго вышло солнце: зима отступала.
В ожидании перемен люди расчищали жилье.
Был конец эпохи.
Эти дворы, 1 километр 800 метров Леха до своей каптерки чаще всего проходил пешком. Было что-то античное в конструктивистских балюстрадах (Рим, начало упадка), трансформатор пел ему навстречу туземную песенку "ммммм", фонтан, итальянское барокко - после пяти снег начинал синеть, и синели беляши в промасленной бумаге (синей). Ну и вот: идешь по чужим дворам весь такой абсолютно всему чужой (за 15 лет Леха так и не стал своим в этой страной столичной жизни) и вдруг представишь себя волосом, который по ошибке вырос где-нибудь на лбу. Или человеком, который ненавидит транспорт и ходит исключительно пешком. В этой замкнутой системе чувствуешь себя невидимым, как а и б на трубе или вечерний уличный бегун, который обгоняет прохожих, шлепая кроссовками.
Но книги на асфальте неожиданно притянули Леху: они были такие таинственные, такие родные - все эти сине-зеленые тома отправленных в свободное плаванье Томов Сойеров. Он рассматривал их, соображая, что за один раз много не унесет, надо взять только самое главное, а как выбрать главное, когда столько всего вдруг перестало быть для кого-то ценностью? Леха размышлял, медитировал, думал.
- Будете брать? - какой-то неопрятный гражданин тоже думал. Он уже тянулся к Чехову, который располагался в аккурат возле Лехиных ботинок, сложенный аккуратными стопками (Чехов - аккуратный).