-Конопля это, по-нашему, "шмаль", "трава", или еще "план". А по-ихнему - "марихуана", "канабис", "шоколад", "гандж", - деловито объясняла она, что-то осторожно пересыпая в беломорину из пакетика. От волнения руки у нее дрожали, и крупинки падали на пол. Гита наклонялась и собирала их, прилепляя к наслюнявленному пальцу.
Я затянулась один раз, другой.
-Чего плюешься? Задерживай дым, - командовала она почему-то шепотом. - Затянись поглубже - и не выдыхай!
Беломорина потрескивала, словно в ее темных глубинах вспыхивали и сгорали крохотные насекомые. Я делала все так, как учила Гита. Она уверяла, что это не простая дурь: ее привезли из Амстердама, где купили у торговца-метиса в специальном квартале.
Мы ждали. Чего мы ждали? Это я не знала. Думала, будет как алкоголь: мгновенная легкость, пылание щек, жар в глазах. Но проходили минуты, а ничего не менялось. Только общая заторможенность и неприятное чувство, что все это уже было.
Где-то вдали равномерно гудел проспект.
- Так почему все-таки? - повторила Гита.
-Что - почему? - удивилась я, отводя отяжелевший взгляд от синей ночи за окном.
Голова кружилась, в ушах звенело, и вообще было как-то странно. Странно - это слово лучшее всего описывало то, что происходило. И еще - постепенно становилось сказочно. Правда, в доме Гитиных родителей - старинном особняке в центре города - всегда всё было сказочно и немножко понарошку, как на даче.
- Ну - почему он тебе не нравится?
-Кто - он? - я заворочалась, устраивая себе гнездо из туркменских подушек. Гитин отец привез эти подушки из Средней Азии вместе с синими пиалами и медным блюдом, висевшим на стене в гостиной. Я сглотнула вязкую слюну и напрягла память. - Кто мне не нравится?
"Кто-мне-не-нравится" - пропел невидимый хор, повторяя за мной бессмысленные звуки. Похоже, я разучилась понимать, что означают слова, и не могла ответить на элементарный Гитин вопрос. Я видела, как смысл покидает оболочки слов и они медленно кружатся в воздухе. Словно фантики от конфет, гонимые ветром.
"Ничего себе, - подумала я. - Это явно не водка!"
-Твой город, - уточнила Гита чужим хрипловатым голосом. - Ты говорила про город. Что не любишь его. Вот я и спрашиваю: почему.
Точно: еще вначале мы говорили про Краснодорожный. Потом я рассказала про Димона, металлиста и бывшего одноклассника, который ушел в армию, а на память подарил мне сердечко, выточенное на токарном станке из двадцатикопеечной монеты. Белое стальное сердце, неуязвимое и бессмертное, как все мелкие круглые железные штуки. Больше всего на свете мы с Димоном любили Still Lovin You. Я могла прослушать ее четыре раза подряд и даже видела клип, где романтический Клаус Майне в леопардовой рубашке поет перед толпой воющих от восторга немецких пэтэушниц. Про голубятню по дороге в школу - я перечислила названия голубей: турман, бородун, грач, якобин, чаграш. В обычном состоянии я их забыла, а теперь вспомнила. Одни голуби походили на белые хризантемы, другие - на свернутые фунтиком ресторанные салфетки, третьи были будто бы в восточных шароварах, четвертые же более напоминали кур, чем голубей. Были и такие, которые мне не нравились - у них спереди надувалось что-то вроде зоба, они казались нездоровыми и какими-то перекормленными. Но это все было неважно, а важно то, что я заякорилась в Москве и обратно в Краснодорожный меня теперь никакая сила не загонит. Краснодорожный - отстой, потому что... Я не могла в точности вспомнить, почему, но догадаться было несложно. У меня имелся целый обвинительный приговор со множеством пунктов и оточенными формулировками. Раньше я ничего не рассказывала Гите - что это за город, кто и как в нем живет. Было бы ей интересно, я бы, конечно, рассказала - про дерево-куст ясень, про зимний арбузный воздух. Про детство и старость. А так - я стеснялась. Я хотела быть москвичкой - раз и навсегда. Без сомнительного пятиэтажного прошлого.
-Какой дурак согласится там жить, - начала я и запнулась.
Мне стало совестно: я предавала свой город! Бедный, маленький, такой родной. Верный и надежный - он-то никогда не предаст. От жалости и стыда я заплакала.
-Да, но я его правда не люблю, - всхлипывала я, размазывая слезы.
-А как поживает больница? - потешалась тем временем Гита, не давая мне упиться ностальгической грустью: я и не заметила, как мы переключились на мою работу. - Пристают хирурги?
-Ага, - заржала я в ответ. - Пристают!
-А ты? - не унималась Гита, - ты-то чего?