Клайд раздраженно закачал головой.
— И что теперь? Предлагаешь молчать всю ночь? — бессильно всплеснула руками Амари. — Ты отдаешь отчет тому, что пока мы бродим здесь, в соседнем квартале уже, возможно, проливается чья-то кровь?..
— Именно поэтому я призываю тебя помолчать и быть настороже.
Откровенно говоря, Амари не рвалась на подвиги, не стремилась спасти Иристэд от демонов и уж тем более прослыть героем. Она много болтала, но болтала от скуки: хоть слава, хоть упоминание в рукописи Изабель — все ей было одинаково без надобности.
Ведь долг велел Амари держаться тени и умереть в безвестности.
Пройдя еще несколько шагов вперед, Клайд резко остановился и порывисто обернулся к Амари, будто ему в спину раздалось непростительное оскорбление.
— Хорошо, ты права, — твердо отчеканил он, не сводя с нее сосредоточенного взгляда, — нас мало, и все это выглядит смешно и безнадежно, но я предпочту находиться здесь и иметь минимальный шанс на успех, чем сидеть сложа руки и не иметь шансов вовсе.
— Рю разделяет твое мнение?
— Мы связаны долгом. Отец с детства учил, что никто, кроме нас, не спасет этот город, когда нагрянет беда.
— Лирой, по всей видимости, был посредственным учеником…
— У тебя есть семья, Амари? — вопрос прозвучал внезапно, как удар молнии.
— Конечно.
— Тогда тебе должно быть известно, что жизнь любой семьи сопряжена с трудностями. Давай откровенно, ты лишняя, обуза. Ты здесь, со мной, только из праздного любопытства.
— Разве это имеет значение? Я готова прийти на помощь в любой момент и не важно, почему окажусь рядом.
— Для меня важно. Мотивы многое говорят о человеке.
Ночь не предвещала удачного исхода.
Но Клайд не думал сдаваться. Вопреки внешней холодности, в сердце священника вовсю бушевал воинственный огонь. Овладевшую им решимость унимало лишь влияние Амари: она начинала жутко надоедать своим приставанием, сбивая и без того растерянного пастора с толку.
Неблагосклонность Клайда заключалась не только в том, что в его привычку давно вошло одиночество. Амари в целом не вызывала в нем симпатии. Таких девиц следовало держать от себя на более чем почтительном расстоянии — чрезмерно болтливых и наведывающихся в места, где подворачивались довольно сомнительные инициативы. Уж по поводу последнего сомневаться не приходилось, синяки на лице Амари были красноречивее всяких слов.
— Умоляю, давай передохнем, — почти плаксиво протянула Амари. — Сколько можно без отдыха бродить?
Клайд и сам не заметил, что пребывал в безостановочном движении уже несколько часов. Выносливость Амари определенно заслуживала похвалы, хотя бы самой скупой и сдержанной, но с губ пастора сорвался всего-навсего тяжелый вздох.
Асиденская площадь, в шаге от которой остановились Клайд и Амари, являлась сердцем Иристэда — здесь гремели праздничные гуляния, здесь же казнили приговоренных. Порой, одно другому не мешало. К счастью, эту ночь не настигли ни торжество радости, ни торжество правосудия. Один только фонтан проявлял признаки жизни на пустой площади, — тихо шуршащие струи воды вливались в широкий бассейн под грозным взглядом мраморного венценосного льва, подобного тому, что значился на гербе Аклэртона.
Амари села на каменный бортик, и Клайд нехотя присоединился.
Ночь выдалась спокойнее, чем он ожидал: до площади доносились лишь отдаленные крики из увеселительных заведений, не имевших ни малейшего оттенка ужаса или скорби — ничего, что вызвало бы подозрений. Оставалось тешить себя тем, что несмотря на безрезультатность дозора, Клайд поступал правильно, и ни единой проведенной минуты в ночном городе он не обменял бы на сон в теплой постели.
Клайд не сразу уловил, что Амари странно притихла, и поднял на девушку насупленный взгляд, как бы невзначай. Охваченная какими-то неспешно плывущими мыслями, Амари водила пальцами по воде, рисуя вымышленные фигуры на темно-синей глади. С выражением спокойной задумчивости девушка производила совсем иное впечатление, отчего Клайд невольно загляделся.
Если отбросить темные ссадины, не добавлявших лицу красоты, Амари должна была быть привлекательна мужчинам. Ясные голубые глаза блестели живой искрой, в некрупных мягких чертах заложено что-то детское и невинное, что дополняли небольшие пухлые губы, создающие неизъяснимое ощущение чистоты и добросердечности, когда не улыбались с желчью. Темно-русые волосы заплетены в две толстые косы, — выбившиеся у лба пряди колыхались по повелению свежего ветерка.