Любовь была не тем, в чем Амари нуждалась сейчас. Ни в прошлом и ни в дальнейшем.
Она мягко перевернула руку Рю внутренней стороной к себе, опутывая бинтами, и вдруг заметила нечто странное: кривой изгиб черной линии под кожей охотника. Возможно, Амари нашла причину беспокойства Рю, и потянись она задрать рукав, чтобы увидеть больше, Моретт тут же поставил бы ее на место, однако девушку уже одолевали домыслы, толкнувшие ее окончательно убедиться в том, что она видела недуг.
Зацепившись глазами за висевший на стене длинный меч с золоченным эфесом, Амари призвала внимание Рю, надеясь, отвлечь того разговором:
— Что это?
Он хмуро проследил за ее взглядом, чтобы ответить.
— Атрибут главы «стали», передается со вступлением в должность. Этот меч должен был перейти мне, но… какой уж теперь в этом смысл, — в голосе Рю улавливалось тоскливое разочарование, очевидно, меч Мореттов — его ускользнувшая из-под носа мечта.
— Он тебе не принадлежит?
— Увы.
В тот же миг, пока Рю произносил последнее слово, Амари приподняла рукав его сорочки, и, увидев, предплечье, испещренное черными извивами болезни, не сдержала удивленного вскрика:
— Дьявол! Это же черное проклятье!
— Ты… — зло зарычал на нее Рю, сам растерявшись от внезапного разоблачения.
Не то чтобы Амари ожидала увидеть что-то другое вместо недуга, вовсе нет, но прежде она встречала темную паутину проклятья лишь на учебных зарисовках, и живое столкновение с ним стало настоящим открытием.
«Черное проклятье, — обратилась она к своим знаниям, — неизлечимое заболевание, передающееся через слизистые или кровь. Тьма медленно пожирает зараженного, приговаривая к неминуемой смерти…»
— Да, я болен, — острый взгляд голубых глаз Рю проникал в самую душу, селя внутри волнение. И тем хуже было осознание того, что перед Амари находился человек, который отдавал себе отчет в том, что отживал свое время.
— Как это случилось?
— На охоте, — Рю задрал рукав выше, обнажив на предплечье затянувшийся шрам от клыков зверя, — не справился с волком, он был заражен.
Амари приблизилась к Рю, с опаской рассматривая рубец, скрывавшийся на черной вязи проклятья.
— Шрам уже не новый, — она аккуратно коснулась рубца, чтобы удостовериться в своих словах, и сразу же одернула руку, будто тьма могла перескочить на нее вопреки своей природе, — когда это произошло?
— Чуть больше пары месяцев назад.
— Черное проклятье разносится по крови быстро, — недоумевала Амари, — ты должен был уже умереть.
— У меня есть лекарство, которое сдерживает болезнь, — Рю говорил низко и тихо, едва ли не переходя на шепот, — должно быть, это похоже на попытку отсрочить неизбежное…
Амари подозрительно сощурилась, даже не задумавшись о том, что, признаваясь в смертельном заражении, Рю вряд ли ожидал от нее выражения скепсиса на лице. Но скрыть своего недоверия к существованию микстуры от черного проклятья девушка не смогла.
— Могу я взглянуть?
— Разбираешься в лекарствах?
— Так же хорошо, как и в ядах.
— А ты умнее, чем я рассчитывал, — пробормотал Рю, вынимая из широкого ящика стола склянку с янтарной вязкой жидкостью, похожей на сироп.
Вскрыв лекарство, Амари поднесла горлышко тары к носу. В сладковатом аромате она распознала сложное переплетение горных чародейных трав, похожий на лаванду мотив полночных цветов, измельченную кору дуба и еще несколько ингредиентов, показавшихся Амари совершенно безобидными. Однако ее встретили и отголоски сырья, которые при всей подготовленности разбирать жидкости на компоненты по запаху, Амари не узнала.
Эта смесь однозначно была результатом работы талантливого алхимика.
— Сложный состав, — нахмурилась Амари, — тот, кто сделал эту микстуру, — гений.
— Рад слышать, — без энтузиазма проронил Рю, забрав склянку обратно. — А теперь смотри на меня: все, что ты узнала сейчас, должно остаться в строжайшем секрете. Не смей предавать мою болезнь огласке, — его слова несли невысказанную угрозу, в исполнении которой сомневаться не приходилось. Один грозный вид Рю обещал, что он не преминет показать, как дорого обойдется обман его доверия.
К несчастью для него, Амари не так просто было застращать.
— Не хочешь вызывать к себе жалости? А иначе не вижу причин скрывать от всех то, что ты оттягиваешь смерть.
— Жалость — именно так, — с напором подхватил он, явно не собираясь продолжать этот разговор, — а теперь поклянись, что никому не расскажешь.