Мир вдали от ее пансиона и вбитых в голову принципов удивлял.
— Альвар предал меня и нарушил договор, — закончил свою исповедь Рю. — Воспользовался мной, чтобы вероломно напасть на город.
— Не могу больше слушать, — преисполненный горечью разочарования, Клайд вдруг отторгнул сострадание, проявление которого предписывали ему как братские узы, так и ношение сутаны, и, не справившись с досадным чувством, вылетел стремглав из помещения.
Изабель растерянно опустила глаза в бумаги, словно не верила ни тому, что написала несколько минут раннее, ни признанию Рю, хотя и была одной из первых, кто бросил на него подозрения.
Поверить в такое, действительно, было непросто, сколько ни готовься услышать правду заранее.
Не проронив ни слова, Лирой решил покинуть библиотеку вслед за Клайдом, но Рю задержал его, положив ладонь на плечо.
— Лирой, я неидеальный старший брат… — Рю обратился к нему с явственным раскаяньем, заложив в уже произнесенные слова надежду на освобождение души хотя бы от той тьмы, что отравляла их, но Лирой оказался холоден и непреклонен его желанию добиться прощения.
— Верно, — он манерно стряхнул с себя руку, одарив Рю кривой улыбкой. — Ты мне и братом-то не был.
На лице Рю отобразилось мрачное сожаление. У Амари — свидетельницы этой сцены как-то странно сжалось сердце. Болезненно, тесно, с сильнейшим переживанием за то, как быстро все забыли, что в нынешнем положении жизнь Рю вновь клонилась к скорому, но от того не менее мучительному завершению.
Она взволнованно ощущала в себе это новое чувство, появление которого заставило задаться неестественными вопросами о моральной составляющей собственного долга.
Бросив на Амари взгляд, в котором не было ни заслуженного осуждения за раскрытие секрета, ни вражды, Рю резко скрылся в коридоре.
С последними лучами солнца погасли светлые надежды Изабель на непричастность ее дорогого друга Рю к вражескому набегу. До сегодняшнего вечера негласный лидер «стали» представлялся Изабель в совсем ином свете. Сильным. Отчужденным оттого, что скрывал слабости, и с ровным расположением духа оттого, что подавлял в себе всякое проявление эмоций под гнетом отцовского воспитания. Рю всегда был оплотом, несокрушимой крепостью вокруг дома Мореттов, неся на плечах не только поднимавшееся с низов десятилетиями доброе имя династии, но и взросление двух братьев.
Рю был тем, кому Изабель могла вверить всю себя слепо и безоговорочно. Не задумавшись ни на секунду, не дрогнув под его указаниями, даже если бы у нее были завязаны глаза…
И какую же паническую растерянность, обычно не свойственную уравновешенному нраву Изабель, она испытывала теперь, когда положиться на Рю можно было с большим сомнением.
Меряя окутанный мраком коридор шагами, Изабель сопротивлялась своей мнительности. Никто не имел права вменять в вину Рю желание жить. И, похоже, будучи единственной отыскавшей в себе искру сочувствия, Изабель решила не отказывать другу в поддержке. Решившись на личный разговор, она проложила путь к хозяйским спальням через обеденный зал, но то, что Изабель увидела в зале, заставило ее остановиться в тупом оцепенении.
Возле горящего камина сидел Рю, скармливая голодной огненной пасти исписанные листы. Потихоньку соображая, чем именно он занимался, Изабель приближалась к Моретту, с ужасом узнавая в его руках страницы своей рукописи. Из глубины души поднялась темная волна гнева, застилая то нежное сострадание, которым Изабель намеревалась облегчить тяготы Рю до того, как столкнулась с вопиющим невежеством к ее детищу.
— Как ты смеешь? Это мой труд! — Изабель порывисто выхватила из пальцев Рю оставшиеся листы. — Мой!
— Твоим словам место в огне! — Рю бросил на девушку яростный взгляд, под которым любого сковала бы немая оторопь, но только не Изабель — уверенную в своей правде, боровшуюся за свое дело.