Раскалёнными до красно-оранжевого цвета!
Разумеется, с помощью клещей-плоскогубцев, чтоб не обжечься самому, кабан стал неторопливо и с омерзительной ухмылкой на свинячей морде, загонять эти гвозди под ногти Софико!
Михаил Давидович и орал, и матерился, и сыпал проклятьями, и выл, и рыдал в голос. Потому что Софико могла теперь только дёргаться всем надёжно спеленутым телом, и постанывать, и мычать. И ещё смотреть ему прямо в глаза, смотреть…
Но уж в её глазах было — всё!..
А он…
Нет, он всё ещё понимал, что это — иллюзия, пусть и неизвестно как созданная, но…
Но запах горелого мяса, словно от гриля, бил в ноздри, и стук от переступания копыт по каменным плитам пола, как и шипение раскалённой стали, погружаемой в податливую плоть, он слышал отлично. Как и видел крупные капли пота, выступившие на лбу его жены, и обонял и острый мускусно-аммиачный запах пота у неё из-подмышек. Который не могли, если честно, никогда до конца заглушить никакие дезодоранты и духи…
Сволочь Анатолий. Нашёл-таки его Ахиллесову пяту. Догадался, что супругу свою, хоть и иногда бесившую и «тупившую», тот до сих пор…
Да, любит.
Самому-то себе он мог в этом признаться. А то — с чего бы он терпел её рядом, в их общем доме, когда мог бы давно уйти: хотя бы к Леночке! Но Анатолий, возможно, о Леночке не знает. Хотя… Вряд ли. Скорее всего — знает.
Но ему он показывает не Леночку, понимая, что она — просто очередная игрушка-содержанка Михаила Давидовича, и примись чудище пытать её, по-настоящему сильных эмоций у Михаила Давидовича это не вызовет!
Поскольку надоела уже она ему. И он сейчас ищет повод и предлог послать её подальше…
Но чудище между тем перешло на другую сторону — к другой руке! Потому что первая оказалась вся «заполнена» гвоздями: в каждый пальчик влезло аж по пять!..
Михаил Давидович решил попробовать крайние средства:
— Анатолий! Прошу тебя! Ты доказал, что держишь слово. И ты знаешь, что я держу своё. Отпусти Софико, и меня. И я перепишу все свои активы, депозиты, и даже дом — на твою чёртову фирму!
Ничего не произошло.
Разве что кабан-палач вонзил под ноготь первого пальчика другой руки первый гвоздь. Софико, замеревшая было на секунды, снова начала биться, мычать, и извиваться. Но верёвки и ремни держали крепко. Так же крепко и монументально невидимые руки и щупальца держали и Михаила Давидовича. И он, как ни бился, не мог не то, что вырваться, а и — пошевелиться. И даже когда его перетащили на новое место — поближе к другой руке — ничего не мог противопоставить нерушимым захватам! Но теперь, не то — от усилий, не то от переживаний, стало как-то жарко в груди…
Помня, что по версии доктора Мясникова это — признаки надвигающегося инфаркта, он приказал себе прекратить биться, и успокоиться! Всё это — мираж! Фантом! Чёртова галлюцинация! Нужно втемяшить в свою упрямую башку, что всё это — не на самом деле!!!
Но что-то как-то плохо оно «успокаивалось» и втемяшивалось…
Хотя теперь он мог стоять почти спокойно, но глядеть в умоляющие и полные слёз глаза жены всё равно было выше его сил. Но когда попробовал опустить голову к полу, кто-то ретивый и мерзко хихикавший, поднял её за подбородок обратно. И даже его закрытые веки мягко, но непреодолимо приподняли — смотри, человечишка!..
После того, как закончились гвозди, палач достал из жаровни раскалённые клещи. Вначале прижёг соски вялых и отросших почти до пупа, а сейчас — завалившихся под мышки, грудей. Затем — раскалёнными прутьями пронзал их, оставляя внутри, и делая груди похожими на странных сюрреалистических ежей… Софико стала биться особенно сильно, но так ничего и не смогла объяснить или сказать. И только глядела, глядела…
Михаил Давидович понял, что долго не протянет. И снова попробовал:
— Анатолий! Клянусь мамой, и всем, чем хочешь, что у тебя есть святого: отдам тебе всё! Всё!
Ответа снова не последовало, и теперь кабан с напарником — мерзкой помесью козла и бегемота! — занялись ножками Софико. Их они раздвинули насколько могли сильно, привязав верёвками за щиколотки к кольцам, вделанным в стены. Однако широкий пояс, удерживавший талию жертвы сквозь отверстия в станке, не позволял той сдвинуться с ложа. Часть которого — со стороны промежности! — убрали.
Теперь в дело вступил третий палач. Грифон. Умеющий, оказывается, стоять на задних лапах. Когда он подошёл к станку, Михаил Давидович понял, какой будет новая пытка: «достоинство» грифона имело в длину добрых сорок сантиметров, а в толщину… Со стакан!