Соня вздохнула и смирилась с новой кожей. Теперь она никогда, ни-ни, лучше завести кота породистого с родословной и сдувать пылинки с его шёлковой шёрстки и кормить с руки… Нового мужа и дворнягу она завела одновременно. Пожалела приблудную псину длинноногую, у которой впали бока и выпирал хребет. Нового мужа пожалела не с первого взгляда, нет. Бедолаге пришлось с утра до вечера постить её фото в сети и ставить лайки. Но потом рядом с ним Соня отдышалась и начала жить заново.
Во дворе храма, вдоль узкой аллеи, на садовых скамьях, сидят матроны. Как по команде они уставилась на запыхавшуюся Соню и уже готовы были нанести словесный удар по захожанке, но даже их общий придирчивый глаз не нашёл в её облике ничего предосудительного: юбка ниже колен, глаза в пол, волосы спрятаны под косынкой.
Соня шагнула и перекрестилась, ей захотелось бухнуться на колени и так доползти к алтарю, но суровый взгляд матроны из свечного киоска остановил её. «Господи, помилуй», – шептала раба Божия и крестилась, на глазах выступили слёзы. «Прости, – умоляла она и тянула руки к Ясному Лику.– Помилуй рабу твою, Екатерину…».
IX
Дома Мишка разбрасывал свои носки, как сержант – гранаты, и верещал без умолку, ни дать ни взять – первоклассник на перемене. Его мама улыбалась и нежно подсмеивалась над чадом, отец же пытался придать взгляду серьёзность, но не продержался и минуту, прыснул со смеху и закрыл лицо руками – сынок изобразил сцену их знакомства с лесным оленем в загоне парка. Олень тот был, может, и травоядный, как все, только вел себя, как голодный тигр. Рогатый невзлюбил Катину семью с первого взгляда. Он грозил главе семьи копытом, Катю стращал истеричными душераздирающими воплями, но более всего оленя разозлил долговязый отпрыск в красной бейсболке, который сверкал глазом сквозь дырку телефона. Рогатый пролез через металлический барьер и напал на Мишу, и только прозрачная сетка загона, преградив путь агрессору, остановила убийство. Правда, разящий рог застрял в заграждении, увяз в усах ржавой проволоки, и пришлось звать на помощь смотрителя парка.
Дома уснули за полночь. Чай оказался слишком вкусным, душистым, всё никак не могли разойтись: то Мишка попросит ещё чашку и колбасы, то его отец прибавит варенья в розетку и ещё плеснёт чайку, чтобы запить вишнёвую сладость. Катя тоже не отставала, рядом с ней стояли две чашки, в одной – остывший зелёный, в другой – любимый огненный с бергамотом, обе полупустые.
Перед сном Мишка целует мать в лоб, обнимает отца.
– Слава Богу, – говорит он, вздыхая и потягиваясь.– А то я тут, – он смутился, – чуть было не решил, что вы разбежаться решили. Вот бред. Какой я тупой. Вы так пафосно говорить стали и на кухне сидите, когда я дома. Мирно очень стало. Ну, я подумал – дело к разводу. Вот и проверить решил. Ну, классно мы время провели. Я реально счастлив. Спасибо, родные.
Он потянул уставшие ноги по коридору в свою, всё ещё детскую комнату, отец и мать смотрят ему вслед и не смеют поднять друг на друга глаза.
– Сынок, – торопливо говорит мать и не может выдохнуть, – спокойной ночи, – она всё же находит, что сказать, а потом убегает в ванную. Теперь его, Сергея, очередь подпирать лбом неприступную дверь.
X
Семейный вечер понедельника выдался традиционно тёплым. Катя поставила на стол блюдо с горой поджаристых свиных ребрышек и тем самым приковала своих мальчиков к кухонному дивану до самого отбоя.
Перед сном Мишка по своей воле сдал айфон и наушники, и мама отправила несносные гаджеты в тёплую темноту кармана своего махрового халата.
– Спокойной ночи, солнышко, – проворковала она, и солнышко по-детски чмокнуло её в лоб.
– Люблю семью, – зевая, сказал единственный сын и потянулся в свою комнату.
Катя кивнула и посмотрела на мужа, тот прятал глаза.
– Катя, – с напряжением в голосе произнёс он, – я сейчас уеду. Прикрой меня.
Она опять кивнула и открыла воду.